Барон фон Баххоффен, конюший его высочества великого герцога, был самым молодым дворянином в королевской свите. У него не было дел в капелле, но я видела его там; его присутствие никогда не требовалось во дворце, но там он тоже был. Семьи, в которых я преподавала, часто приглашались в королевский круг. Я редко бывала у них дома, но я встречала его либо уходящим, либо приходящим; иногда он навещал их, когда знал, что я даю урок. Было бы бесполезно отрицать, что эти молчаливые знаки внимания занимали мои мысли больше, чем я тогда призналась бы даже самой себе. Я старалась не думать о них; я не оставляла себе ни минуты праздности; я читала, упражнялась, больше, чем когда-либо, беседовала со своими молодыми друзьями в академии и воображала, что мне удастся изгнать его образ из моей памяти. Барон был очень молод — еще не достиг совершеннолетия. Он был светловолос, по-мальчишески светловолос, и в его ясных голубых глазах светилось выражение нежности, которое странным образом проникло в мое сердце. Кроме того, он был самым образованным джентльменом при дворе — лучшим наездником, лучшим стрелком, самым грациозным танцором в менуэте, самым остроумным, самым умелым певцом. Неудивительно, что он завоевал сердце малоизвестной иностранки, чьими единственными рекомендациями были ее молодость, ее невинность и ее голос.
Оказалось, что его голос восхитительно гармонирует с моим; и когда присутствовали лишь немногие, а вечер был очень уединенным, его высочество часто просил барона быть столь любезным, чтобы спеть дуэтом из «Сотворения мира» или «Масличной горы» с мадемуазель Хоффман.
О, светлая, светлая мечта моей юности! Однажды он взял мою руку в свою и поцеловал ее, когда мы стояли в нише, наполовину скрытой занавеской, слушая музыку в приемной дворца. Я чувствовала этот поцелуй на своей руке в течение нескольких дней; и в ту ночь его лицо и голос были со мной в моих снах.
Наконец пришло время, когда я обнаружила, что бесполезно пытаться изгнать его из своих мыслей. С таким же успехом я могла бы попытаться отделить дневной свет от дня. Его внешность, его нежные проявления преданности, его низкий голос — все говорило мне, что он любил меня. Убедившись в этой невысказанной привязанности, я без остатка отдала все свое сердце очарованию первой любви.
С этого времени мне казалось, что в каждой вещи присутствует двойная жизнь и красота. Я упивалась радостью от каждой сцены и звука. Весенние цветы приобрели более яркий оттенок и источали более сладкий аромат; утренний воздух наполняли тысячи запахов и звуков, неизвестных ранее; песни птиц звучали новым языком для моих ушей. Я часами сидела и мечтала о последних словах, которые он прошептал, или о последнем пожатии его руки. Я закрывала глаза и старалась вспомнить каждую черточку любимого лица. Жизнь была сном — счастливым сном!
Примерно в это же время манеры герра Штольберга изменились по отношению ко мне. Он остался не менее дружелюбен, но более вежлив. В его взгляде, в его манерах, в самом тоне его голоса чувствовалась скованность. Я спрашивала себя, чем я ему не угодила, но ничего не могла вспомнить. Раз или два мне казалось, что он смотрит на меня с выражением почти жалости в глазах, и однажды утром я могла бы поверить, что они полны слез. Я бы отдала весь мир, чтобы сказать ему: «Друг, чем я вас рассердила?», но его совершенно спокойная и вежливая манера не допускала никаких вопросов.
Приближался день рождения великого герцога. Вечером во дворце состоялся концерт. Я была занята с одним или двумя другими участниками хора, и ученики академии присутствовали, чтобы петь хоры. Концертный зал открывался на территорию с красивой мраморной террасой и широким лестничным пролетом. Сидя на возвышении, окруженная инструментами и певцами, я часто и устало смотрела в сторону сада за его пределами, и мне хотелось убежать в его тихие аллеи. Музыкальным развлечением вечера стала кантата, сочиненная великим герцогом и с вежливым вниманием выслушанная его гостями. Она была скучной и неинтересной; и к тому времени, как затихли последние ноты композиции, я была рада удалиться во внутреннюю комнату, пока публика не разошлась. Когда все ушли в бальный зал, я завернулась в шаль и прокралась в ночь.
Была осень. Листья на деревьях были золотистыми, теплый ароматный ветерок наполнял тихую ночь красотой. Луна и звезды ярко сияли над головой; воздух обдувал мои пылающие щеки; оказавшись среди деревьев, я медленно стала прохаживаться туда и обратно. В ту ночь сады были сказочно красивы. Ряды разноцветных фонарей свисали, словно плоды, с ветвей акаций и исчезали вдали, в полумраке. Я мечтательно продолжала прохаживаться; странное спокойствие и красота этого места погрузили меня в задумчивость, и я не услышала шагов, которые раздались позади меня на тропинке.