— Огюст говорит мне, мадам, — сказала Пьеретта, — что приятный джентльмен снова заходил и, услышав ваше сообщение, сказал, что должен поцеловать ваши руки точно в назначенное время.
— А другой джентльмен? — спросила я, потому что за последние два утра не было ни одного букета.
— Другой мсье не заходил, мадам, уже два дня. Когда он пришел в последний раз, Август сказал ему, что мадам значительно лучше и скоро примет; но мсье только вздохнул и поспешно отвернулся. С тех пор он не заходил.
— И он никогда не оставлял ни карточки, ни сообщения?
— Никогда, мадам.
Эта деликатность тронула меня больше, чем вся его преданность. Бедный Теодор! Он боялся навязать мне свою любовь или даже свое раскаяние!
Пробило два часа.
Я почти боялась визита мсье Лакруа. Я не решалась сказать ему, что моя карьера закончена, что у меня пропал голос!
Вошла Пьеретта.
— Он здесь, мадам — прекрасный мсье, который заходил вчера! Я вижу его во дворе.
Я встала, чтобы встретить его. Пьеретта открыла дверь в прихожую и впустила — Теодора!
Он подлетел ко мне — он покрыл мои руки поцелуями — он опустился передо мной на колени — он заключил меня в объятия!
На какое-то время я онемела. Удивление и разочарование переполняли меня. Не разочарование при виде этого все еще любимого лица; но горькое разочарование от того, что он не испытывал беспокойства, он не совершал навязчивых визитов, с его стороны не было нетерпеливых расспросов, слез, пролитых у моей постели, когда я была близка к смерти! Кто же тогда был тот, чья жизнь, казалось, зависела от моей?
— Увы! — с горечью сказала я. — Значит, это были не вы!
Он спросил, что я имею в виду, и я рассказала ему все. В течение нескольких мгновений он молчал. Наконец он пробормотал несколько невнятных извинений. Он также был болен — он оказался в затруднительном положении, он был занят юридическими делами — он неоднократно спрашивал обо мне; но, несомненно, привратник забыл сказать о его визитах.
Я пристально посмотрела на него. Истина открылась моим глазам, и любовь ушла из моего сердца. Я сомневалась в нем, а недоверие не может жить вместе с любовью. Я решила подвергнуть его слова испытанию.
— Вы все еще любите меня, Теодор? — сказала я.
— Небо мне свидетель, — воскликнул он, — что в этот момент вы мне дороже, чем когда-либо прежде!
— И вы любите меня просто потому, что я — это я?
— Я люблю вас за вашу доброту, за ваше сердце!
— А если бы я была бедна? Если бы у меня даже не было голоса, с помощью которого я могла бы заработать богатство для своего мужа?
— Тогда бы вы были еще дороже, моя любимая! Дороже в ваших лишениях — дороже, если вы будете зависеть только от меня.
— Видите ли, Теодор, — сказала я очень спокойно, устремив на него все тот же непоколебимый взгляд, — мое состояние действительно таково. Лихорадке не удалось справиться со мной, но я потеряла голос!
Он стоял на коленях у моих ног; но когда я произнесла эти слова, он поднялся и смертельно побледнел. Он не мог мне поверить. Он посмотрел на меня, но я была серьезной. Он попытался выдавить улыбку.
— Вы шутите, любовь моя!
— Нет, — ответила я, — мой голос безвозвратно пропал. Я никогда больше не буду петь.
Он опустился в кресло. Казалось, сама способность притворяться покинула его. Его щеки и губы побагровели. Я могла бы почти пожалеть его, если бы не презрение, которое внушала мне его низость.
— Боюсь, — сказала я надменно, — что ваше превосходительство разочарованы.
Он вздрогнул, встал, прижал руку ко лбу, сослался на внезапный приступ болезни и попросил разрешения удалиться. Он приблизился, как будто хотел обнять меня. Я отпрянула с нескрываемым презрением, но он схватил мою руку, коснулся ее губами — они были ледяными — низко поклонился и поспешил прочь из комнаты.
Предатель! Я чувствовал слишком сильное негодование, чтобы быть тронутой горем или состраданием. Моя гордость была уязвлена, но — не мое сердце. Я села и немедленно написала мсье Лакруа. Мое письмо было кратким. Я рассказала ему все — у меня пропал голос, и, следовательно, моя театральная карьера закончилась. Я выразила сожаление по поводу его разочарования и объявила о своем намерении как можно скорее покинуть Париж.
Я позвала Пьеретту, отправила свое письмо управляющему, а затем, повернувшись к ней:
— Пьеретта, — сказала я, — я хочу уехать в деревню на несколько месяцев. Вы будете сопровождать меня?
— В деревню, мадам? В это время года? Ах, деревня в феврале такая скучная.
— Не для меня. Я люблю ее в любое время года. Ты поедешь со мной, Пьеретта?