Глава 4
Мисс Марпл и медицинское обследование
Доктор Грэм был добродушным стариком лет шестидесяти пяти. Он много лет практиковал в Вест-Индии, но теперь, наполовину отойдя от дел, оставил большую часть практики своим партнерам. После любезного приветствия он спросил у мисс Марпл, что ее беспокоит. К счастью, мисс Марпл была в том возрасте, когда любое недомогание в пересказе пациента может быть несколько преувеличено. Мисс Марпл колебалась между «ее плечом» и «ее коленом», но в конце концов решила остановиться на колене. Ее колено, как сказала она самой себе, при ней и останется.
Доктор Грэм был настолько воспитан и любезен, что удержался от ссылок на ее возраст и не сказал, что в ее годы только и жди чего-нибудь подобного. Он выписал ей какие-то патентованные пилюли, которые следует принимать строго по предписанию врача, и, поскольку он знал по опыту, как одиноко бывает старикам, впервые попавшим на Сент-Оноре, то задержался немного поболтать.
«Ах, какой же он милый, — подумала мисс Марпл. — И мне так стыдно ему лгать, но видит бог, что делать мне больше нечего».
Будучи с детства воспитана в должном уважении к истине, мисс Марпл была отроду совершенно правдивой. Но когда обстоятельства требовали от нее иного, она умела выдумывать с удивительным правдоподобием.
Как бы извиняясь, она прокашлялась и взволнованно защебетала, как и полагается старой леди.
— Есть еще кое-что, о чем бы я хотела попросить вас, доктор Грэм. Я не знаю с чего начать, но я не представляю себе, что мне делать, хотя, конечно, понимаю, что это совершенный пустяк. Но для меня это так важно, и я надеюсь, что вы поймете меня и не подумаете, что я непростительно вам надоедаю…
На это вступление доктор ответил как можно мягче:
— Если вас что-нибудь тревожит, я с удовольствием помогу вам.
— Это связано с майором Полгрейвом. Так печально, что он умер. Сегодня утром я пережила настоящее потрясение, когда мне сказали.
— Да, — ответил доктор Грэм. — Боюсь, что это произошло слишком внезапно. Вчера он казался вполне бодрым.
В силу привычки он говорил мягко, но было ясно, что смерть майора его не удивила, а мисс Марпл подумала, не делает ли она из мухи слона. А что, если она просто находится во власти подозрений, и ее мнение, даже не мнение, а смутное предчувствие, рожденное обычной ее подозрительностью, далеко от истины? Как бы то ни было, влезла она в это по уши.
— Вчера мы как раз сидели с ним и беседовали, — сказала она. — Он мне рассказывал о своей жизни. Она у него была необычайно интересной. Столько удивительных мест, оказывается, есть на свете.
— Да уж воистину, — сказал доктор Грэм: майор успел надоесть ему до колик.
— Потом он рассказал мне про свою семью, про детство, и я тоже рассказала ему немножко про своих племянников и племянниц, и он слушал с сочувствием, и я показала ему фотокарточку одного из моих племянников, которую я всегда ношу с собой. Он такой милый мальчик — сейчас, конечно, не совсем мальчик, но для меня он всегда будет ребенком, вы меня понимаете?
— Вполне, — ответил доктор Грэм, недоумевая, дойдет ли старая дама когда-нибудь до сути.
— Я передала ему снимок, и он стал внимательно его рассматривать, как вдруг эти люди — такие милые, знаете, они еще собирают всякие цветочки и бабочек, по-моему, их зовут Хиллингдоны…
— А, Хиллингдоны и Дайсоны?
— Да, верно. Они вдруг пришли, сели, стали смеяться, разговаривать, заказали выпить, и мы все чудесно побеседовали, и майор Полгрейв нечаянно положил этот снимок к себе в бумажник, а бумажник — в карман. Я тогда не обратила внимания, но потом вспомнила и сказала себе: «Смотри, не забудь попросить у майора фотографию Дензила». Я думала об этом вчера вечером, когда были танцы, играл оркестр, но мне так не хотелось отвлекать его, потому что им было так весело вместе, и я подумала, что напомню ему об этом с утра. А сегодня утром… — и, задохнувшись, мисс Марпл умолкла.
— Да, да, — сказал доктор Грэм, — я вас вполне понимаю. И вы, естественно, хотите вернуть снимок, не так ли?
Мисс Марпл закивала.
— Да, очень. Видите ли, он у меня единственный и даже негатива не сохранилось. Я бы возненавидела себя, потеряй я этот снимок, ведь бедный Дензил уже несколько лет как умер, а он был моим любимцем. Это единственный его портрет, который у меня остался. Я знаю, что надоедаю вам, но, я надеюсь, вы сможете заполучить для меня эту карточку. Поймите правильно, мне не к кому больше обратиться, я ведь понятия не имею, кому достанутся пожитки майора. Это все так сложно. Скажут: ах, какая досада, но ведь они не понимают. Никто на свете не сможет понять, что значил для меня этот снимок!