Пока ей не исполнилось четырнадцать, она видела Рэдстоу лишь урывками, когда родители, отправляясь по делам в город, брали ее с собой; эти редкие поездки были и удовольствием, и пыткой, поскольку отец надолго застревал на скотном рынке, а мать неоправданно много времени проводила в магазинах. Ханну сводила с ума мысль о том, что многие извилистые мили реки остаются неисследованными, как и доки; что за каких‐то полпенни ей досталось бы путешествие на пароме; что ее ждут широкие мосты, перекинутые над рекой, и узкие, без поручней, мостки над шлюзами, огромные корабли с мешками муки, скользящими в трюмы, медленные неповоротливые краны, не спешащие расставаться с захваченным в клешни грузом; было мучительно видеть все это лишь мельком или во время отчаянных вылазок, из которых ее выдергивали тревога матери, гнев отца или собственное преждевременное понимание, что эти двое – сущие дети и потому их нельзя расстраивать. Она всегда испытывала по отношению к родителям смутную жалость: наверное, какое‐то время они являлись для нее источником мудрости и авторитета, но в памяти сохранилась лишь неловкость из-за их медлительности и молчания, изредка прерываемого для изложения того, что они считали фактами. А еще они казались очень старыми – оба были уже в годах, когда родилась Ханна, – тогда как она могла себе позволить на время отложить исследования.
Способность ждать и вера в наступление лучших времен сослужила Ханне хорошую службу на протяжении жизни, которую другие люди сочли бы скучной и полной разочарований. Мисс Моул же отказывалась смотреть на свое существование с такой точки зрения: это было бы предательством по отношению к себе самой. Жизнь была чуть ли не единственным достоянием Ханны, и она обращалась с нею бережно, как мать с неполноценным ребенком: нет сомнений, что ситуация выправится, произойдет большое чудо, ну а пока всегда есть место для чудес поменьше – как, например, возможность вволю нагуляться по Верхнему Рэдстоу, пересечь подвесной мост и углубиться в лес на высоком южном берегу реки или отправиться дальше в поля – миссис Гибсон была бы поражена ее энергией! – и обнаружить там настоящую сельскую местность, где ветер пахнет яблоками и влажным мхом. Ханне впервые представилась возможность исследовать город, ведь, хотя на пятнадцатом году жизни ее отправили в школу в Верхний Рэдстоу, до сего дня экскурсии были весьма ограничены и никогда не проходили в одиночестве. Однако она влюбилась в эти места и сохранила детскую способность удивляться. Ханну не огорчали даже частые дожди, и она была безмерно благодарна отцу за внезапный приступ подражательства, который побудил фермера послать дочь в школу вместе с кузиной Лилией. Подобным поступком отец переступил через свою веру в то, что для дочери простого крестьянина модное образование не ступенька, а камень преткновения на жизненном пути, к тому же ему пришлось изрядно поднапрячься с деньгами, и Ханна часто спрашивала себя, какие скрытые противоречия расцвели в батюшке буйным цветом к ее внезапной выгоде. Это был единственный импульсивный поступок человека, столь же далекого от эксцентричности, как репа с его грядок; впрочем, Ханне случалось видеть, как репа иногда вырастает немыслимо странной формы; вероятно, нечто вроде подобного отклонения настигло и фермера Моула. В школе его дочь оставалась до своего восемнадцатилетия, поскольку не должна была покинуть ее ни днем раньше, чем Лилия; это экстравагантное решение, как подозревала Ханна, приносило отцу мрачное удовлетворение, а матери – бесконечные хлопоты и заботы о гардеробе ученицы. Помимо облачения для танцевального класса, Ханне требовались воскресное платье для церкви и повседневное для времени после уроков, и если бы не мастерство деревенской портнихи, с чьей помощью миссис Моул перешивала собственные наряды, она бы не справилась. К счастью, в то время, когда мать выходила замуж, ткани делали на совесть, поэтому в собранном из чего попало гардеробе Ханны, который она забрала в школу, были и черный муаровый шелк, и тонкое шерстяное сукно черносливового оттенка, и штапель с узором из анютиных глазок. Они прослужили долгое время, и хотя девочка изрядно вытянулась за время учебы, она оставалась худенькой, а приданого у матери было достаточно, чтобы вовремя надставлять длину. Платья переживали удивительные метаморфозы, когда одни и те же полоски ткани то пришивались, то отпарывались, кочуя с места на место в невероятных сочетаниях; и пусть они служили постоянным источником страданий, как терновый шип в боку, Ханна ни разу даже не поморщилась. За нее это делала Лилия, и Ханна испытывала удовлетворение, наблюдая за гримасами кузины; мисс Моул была привязана к Лилии, но ее бесконечно забавляло присущее той даже в юные годы чувство собственной важности и незыблемое представление о приличиях. Яркий сангвинический румянец и блестящие глаза, служившие предметом гордости Лилии, ее наряды, слишком дорогие и модные для школьницы, а также напыщенный вид казались Ханне такими же смешными, какой сама Ханна казалась всем остальным.