— Надеюсь, вы задержитесь в Новом Бостоне, сэр, — сказал он. — Я был бы счастлив помочь вам. Если позволите, вот моя визитная карточка.
— Благодарю. Вы очень любезны, — ответил ему незнакомец. Взяв у Колберна карточку, он поклонился с самой сердечной улыбкой, но тут же поднял в удивлении глаза, и застенчивый Колберн зарделся. Имя на карточке будто что-то напомнило незнакомцу, он еще раз его прочитал и, подавшись вперед, стал с живым интересом изучать лицо собеседника.
— Не в родстве ли вы… вот удивительный случай… с доктором Эдвардом Колберном, который скончался здесь лет так четырнадцать или пятнадцать тому назад?
— Это был мой отец, сэр.
— Удивительный случай! Счастлив встретиться с вами. Огромная радость! Я отлично знал доктора Колберна. Мы ведь были с ним первыми, когда минералогия у нас только еще зарождалась. Мы переписывались, обменивались образцами. Меня зовут Равенел. Последние двадцать лет я профессорствую в Новоорлеанском медицинском колледже. Отличное места для занятий практической анатомией, могу вас заверить! Столько негров у нас забивают насмерть и столько белых умирает насильственной смертью, что анатомический стол никогда не пустует. Но вы, наверное, были совсем дитя, когда, к вашему горю и к ущербу для нашей науки, скончался доктор Колберн. Глаза и лоб у вас совершенно как у него. Ну, а вы чем занимаетесь, позвольте узнать?
— Юриспруденцией, — ответствовал Колберн, раскрасневшись от радости, что у него появился такой важный знакомый, человек знающий свет, ученый, философ и мученик за патриотическую идею — в одном и том же лице. — Юриспруденцией, но только в практическом плане. Я — частный нотариус.
— Отлично! Прекраснейшая профессия! Хотя сыну доктора Колберна медицина или минералогия пристали бы больше.
Сняв очки, он теперь присматривался к открытому лицу Колберна с нескрываемым интересом. Настоящее и будущее своего молодого знакомого он обсуждал так же рьяно и с увлечением, как минуту назад свои личные взгляды и собственную судьбу.
Их беседу прервал коридорный.
— Если позволите, сэр, — заявил он, — молодая леди требует вас наверх.
— Да, разумеется, — ответил пожилой незнакомец, которого мы можем теперь именовать доктором Равенелом. — Мистер Колберн, если у вас найдется свободное время, прошу подняться и вас. Мне будет очень приятно побеседовать с вами подробнее.
Колберн был в той нерешительности, какую испытывают в этих случаях все молодые и не очень развязные люди. Ему хотелось принять приглашение, но он боялся прослыть надоедой и в то же время не знал, удобно ли отказаться. Мысленно обозрев все «за» и «против» и бросив украдкой взор на себя в зеркало, он принял разумнейшее из возможных решений и, счастливый, последовал за доктором Равенелом в его апартаменты. Как только они вошли, голосок как серебряный колокольчик, что Колберн слышал недавно внизу, вопросил:
— Почему ты так долго, папа? Я сижу здесь одна, словно мышь в мышеловке!
— Позволь мне, Лили, представить тебе мистера Колберна, — ответил ей папа. — Вот кресло, сэр. Вам будет удобнее в нем, чем в этих чудищах красного дерева. Не думайте, что я отдал вам свое. Мне больше нравится здесь, на диване.
Мисс Равенел — я полагаю, мой долг об этом сообщить — была хороша собой; глаза у нее были быстрые, синие, а волосы — удивительной красоты, пышные и волнистые, белокурые с янтарным отливом. Она была высока и стройна, с прелестной фигурой, необыкновенно изящная в каждом движении. Смущение девушки и яркий румянец, мгновенно вспыхнувший у нее на щеках, не могли не польстить Колберну. Этот румянец неизменно тревожил мужчин, которым выпало счастье быть знакомыми с мисс Равенел. Каждый считал, что именно он взволновал ее женскую душу, и, в общем, не ошибался. Новые люди всегда волновали мисс Равенел, самые разные люди и часто — с первого взгляда. Она унаследовала от отца сочувственный интерес к окружающим, отзывчивость и непринужденность, которые казались еще милее в застенчивой нежной девушке. Что до того, была ли мисс Равенел прекрасна, как гурия, мнения тут расходились; будучи автором, я имею возможность, конечно, навязать свое мнение, но не стану этого делать.
Любопытно отметить, что большая часть читателей требует от романиста, чтобы его героиня была неземной красоты. Между тем в действительной жизни это не часто случается, и сколь многие любят беззаветно, до самой смерти не очень красивых женщин. Зачем же мне против совести утверждать и настаивать, что мисс Равенел была раскрасавицей? Зато я скажу, — и в этом я буду тверд, — что она, как и ее отец, привлекала к себе симпатии. Больше того, она была из тех девушек, в которых легко влюбиться и которые сами (прошу у нее прощения) тоже готовы любить, хоть и не знают пока, что владеют этими качествами.