Колберн захохотал от души, как уже хохотали многие над этой старой-престарой историей.
— Скажу еще от себя, — заявил он, — что на поезде нашей истории мы не просто пассажиры, нет, мы части локомотива. Я, например, должен действовать, быть рычагом или поршнем. Просто жажду активного действия, сгораю от нетерпения. И не знаю, что предпринять. И уверен, что сам я тому виной, а не обстоятельства. Я как тот господин, который все время старался подпрыгнуть повыше, но так и не смог ничего увидеть, потому что глаза ему заслонял его слишком высокий воротничок.
— Отлично вас понимаю. Знакомая ситуация. Не раз, а особенно в юности, мне ужасно хотелось стать сочинителем, хотя я не знал решительно о чем написать. Душа у меня пылала; я брал бумагу, перо, чернила; я жаждал начать, приступить к сочинению, но что сочинить — не знал. Посидев, пораздумав, я поднимался со стула. С чем был, с тем и вставал. Это вроде зарницы. Вспышки, сияние в небе, но ни дождя, ни грома; никаких откровений свыше. Впрочем, ваши стремления реальны и, конечно, осуществятся. В этой войне хватит дела для всех.
— Не знаю, — сказал Колберн. — Шестой и седьмой полки уже полностью укомплектованы. Говорят, не осталось даже лейтенантских вакансий.
— А если набрать отдельную роту?
— Но куда, в какой полк? И будет ли время набрать эту роту? По правде сказать, я боюсь, что через полгода война уже кончится.
Лили метнула на Колберна быстрый взгляд, словно хотела сказать; ((Война продлится еще сорок лет! Вот увидите». Но, как видно, сочла это невеликодушным и усилием воли сдержалась.
— Странный вы патриот, — рассмеялся доктор. — Но позвольте заверить вас, мистер Колберн, ваши страхи напрасны. Еще надобны будут полки и полки.
Лили кивнула отцу, выражая свое согласие, но опять промолчала; она еще помнила о Булл-Ране и о своем бестактном воинственном кличе.
— Южная олигархия, — продолжал свою мысль доктор. — Это крепкий орешек. С тираническими режимами не так-то легко совладать.
— Хотел бы я знать, где сейчас подполковник Картер? — подумал вслух Колберн. — Шесть недель назад его взяли в плен. Словно шесть лет прошло.
Вскинув голову с видимым интересом, мисс Равенел бросила взгляд на отца и вернулась к своему рукоделию. Доктор поморщился, давая понять, что он невысокого мнения о подполковнике Картере.
— Доблестный офицер, — сказал Колберн. — Командование высоко оценило его действия при Булл-Ране.
— Уверен, что вы воевали бы не хуже его.
Колберн только лишь рассмеялся при этом предположении.
— Да, как и всякий другой разумный, порядочный человек, — настаивал Равенел. — О Картере я могу рассказать вам решительно все, как если бы знал его близко двадцать пять лет. Не забывайте, что я изучил эту породу. Картер из тех, кого мы, южане, обуянные варварской гордостью, зовем джентльменами южной школы. Типичный плантатор из Сент-Доменика. И нуждается, как и они, в постоянном присмотре. Расскажу вам одну историю. Однажды в Северной Каролине, в геологической экспедиции, я поздно ночью искал ночлега. У придорожного кабака (они называют их там тавернами) я повстречал очень странную пару. Человека и гуся. Человек был вдребезги пьян, но гусь был вполне трезвым. Человек шатался, гусь шел твердой походкой. Время от времени он останавливался, поворачивал голову и кричал: «Га-га-га», словно подбадривая своего компаньона. Светила луна, и их было отлично видно. Я ночевал в таверне, там мне все разъяснили. Гусь был ручной и души не чаял в своем вечно пьяном хозяине. Тот каждый вечер, напившись без меры, засыпал на лавке в таверне. В полночь являлся гусь и кричал: «Га-га-га!» Кабатчик расталкивал пьяницу: «Гусь пришел за тобой». Тот поднимался и шел домой под опекой своего разумного друга. Если он по пути падал и не в силах был встать, гусь гоготал отчаянно, призывая на помощь. Так вот я хочу вам сказать, что во всем Сент-Доменике не найдется плантатора, который не нуждался бы в подобной опеке. Сколько раз за столом, глядя, как гость осушает стакан за стаканом, я от души жалел, что не могу подойти к нему и сказать: «Сударь, за вами явился ваш гусь».