– Дин, – голос Каса звучал странно, то ли от усилившейся хрипоты, то ли от непроизвольной дрожи голосовых связок. Отозвавшись, но так и не получив ответа, Винчестер-старший проследил за взглядом друга и, обернувшись назад, увидел причину его нового приступа оцепенения – дверцы крематория, где по совместительству держали тела умерших накануне церемонии похорон, отворились, и несколько угрюмых рабочих вынесли гроб. Все присутствующие резко встрепенулись, послышались новые залпы женских рыданий, а лицо Кастиэля покрылось испариной. Поджав губы, Дин молча прижал его к себе, не давая в тот же миг ринуться к раскопанной могиле, и изо всех сил старался умерить бушевавшие внутри чувства, ведь знал: если сорвется и он – все полетит прахом.
На Либерти-стрит снова стало тихо. По ночам соседи больше не вздрагивали от криков и скандалов, громкой музыки и выстрелов. Даже звук заводящегося мотора старушки-Шевроле уже не нарушал их спокойствия. Дом самой громкой и скандальной семьи Монтпилиера опустел и теперь казался заброшенным: краска на заборчике немного облупилась, цветы на веранде уже завяли, контрастируя с дорогими кадками, оконные стекла покрылись разводами от многочисленных дождей, и вряд ли можно было увидеть хоть что-то через такой слой грязного налета; лужайки, на которых раньше каждое воскресенье возился с газонокосилкой, казалось, совсем недавно приехавший Дин Винчестер, тихонько насвистывая песни «Металлики», заросли и выглядели неопрятными и запущенными, как и все остальное здание. Уже целый год по вечерам свет дребезжал лишь в одном окошке на первом этаже или не зажигался вовсе, и только это заставляло поверить, что хоть один человек все еще оставался там. Разругавшись после похорон дочери, так и не состоявшаяся семейная пара Винчестер-Брукс разъехалась в разных направлениях, покинув город и до последнего выкрикивая друг другу вслед ругательства, бросив хозяйство на Кастиэля, остававшегося загадкой для горожан. Он ни с кем не общался, не участвовал в общественных мероприятиях, да и вряд ли хоть кто-нибудь мог с уверенностью сказать, откуда появился этот мужчина и как зарабатывал на жизнь. Кто-то видел его разгружающим продукты в супермаркете, другие приписывали наследство неизвестного родственника, но самые романтичные жители Монтпилиера всерьез считали загадочного брюнета наркоторговцем, укравшим деньги у своего картеля и скрывающимся в Вермонте. Единственное, что все знали наверняка, это место, где можно было найти бывшего сожителя Винчестера каждый день ровно в полдень, – могила его покойной возлюбленной. С завидным постоянством он приходил на кладбище, садился у надгробной плиты и вглядывался в высеченное на ней изображение, что-то тихо шепча, а затем разворачивал маленький клочок бумаги, всегда лежащий во внутреннем кармане пиджака, улыбался написанному на нем и медленно уходил по вымощенной гравием дорожке. Этот незатейливый ритуал продолжался на протяжении достаточно долгого срока, чтобы увериться: ни дождь, ни снег, ни палящее солнце не остановят вдовца, все теплое время года приносящего аккуратный букет белоснежных ромашек. Что же могло заставлять улыбаться человека, который в один момент потерял все и теперь не жил, а лишь существовал? Надежда. Надежда, которую дарили два слова, аккуратно выведенные витиеватым почерком: «Я вернусь».
========== P. S. ==========
Морозное ноябрьское утро. Воздух казался кристально-чистым, свежим и холодным, все вокруг припорошило тонким слоем первого снега, но никто из жителей города не рискнул выходить, покидая теплые гостиные, где топится камин и пахнет горячим чаем. Застыв на месте, я обвела взглядом все вокруг и поняла, как же сильно тосковала по некогда ненавистному Монтпилиеру, его ровным колоннам домишек, маленьким магазинчикам и бетонным набережным по другую сторону Винуски. Сейчас каждая деталь казалась чрезвычайно важной, исполненной воспоминаниями о детстве и юности, которые я провела здесь, совершая ошибки и набивая первые шишки. Насколько я помню, в шестнадцать я считала себя невероятно умной и опытной, а каждое решение казалось единственно верным и настолько судьбоносным, будто от него зависел исход гражданской войны. Жаль, что теперь поздно что-либо исправлять.
В волосах путались кружевные снежинки, медленно тая и превращаясь в остекленевшие капельки воды. Неужели на это хватает и моего слабого тепла? Где-то глубоко в душе начала разгораться слабая искра надежды, и я медленно провела рукой по волнам кучерявившихся волос, мысленно читая молитвы… Нет. Я не почувствовала ни снежного холода, ни влаги, как не чувствовала и порывов ветра, закрадывающегося под куртку. Я потеряла ощущения так давно, что память о них начинала стираться, и вспомнить зной июльского солнца, свежесть весеннего ветра или холод утренней росы казалось невыполнимой задачей, но это не мешало мне мечтать о возвращении ощущений, свойственных живым, каждый день моего заточения. Пусть это было глупостью, мечтать лишь об этом, но груз других невоплотимых в жизнь надежд мог меня просто сломить. Надежда не только придает силы, какие бы страдания не были предречены, но и является тяжелым бременем, которое было мне не под силу.
Оглянувшись, я наконец увидела то, ради чего и рвалась на землю так много лет, и чувство облегчения нахлынуло приятной волной тепла. Кастиэль стоял ко мне спиной, облокотившись о заснеженные перила моста, и разглядывал замерзающую реку, покрывшуюся еще не прочной корочкой льда, отчего-то улыбаясь. Это не было блаженной улыбкой, радостной гримасой, искажающей черты лица, или хитрой ухмылкой. Нет, так могут улыбаться лишь старики, погрузившись в воспоминания о чарующей беззаботности юности, иногда стирая скупую слезинку, медленно ползущую вниз по дряблой щеке, или мечтая о том, что так и не случилось. Пусть его некогда темно-каштановые волосы давно покрылись серебристой сединой, а бледное лицо изборождено глубокими морщинами, словно отсчитывающими прожитые в одиночестве года, мне стоило лишь взглянуть в такие родные синие глаза, чтобы понять – он остался тем же запутавшимся ангелом, лишенным крыльев, что и полстолетия назад.
Тихо подкравшись сзади, словно боясь, что меня заметят, я опустила голову на плечо Каса, обвив руками пояс. Хотелось прижаться, как в былые времена, почувствовать его тепло, ласковые прикосновения любимых рук, сладость истрескавшихся губ, за поцелуй которых я так отчаянно сражалась в свои далекие шестнадцать лет… Всего этого я была беспощадно лишена, сделав выбор, о котором не пожалела ни разу. Я четко знала, что Кастиэль не может видеть меня, не ощущает моего незримого присутствия, не знает, что я наконец смогла прорваться к нему и нахожусь так близко. Его Дженнифер давно умерла, оставив после себя призрачный отголосок, сумевший найти выход только этим холодным ноябрем.
Поморщившись от подступающих слез, я осторожно провела ладонью по щеке моего ангела, а затем легко поцеловала ее, как любила делать это раньше, но сейчас и не надеялась на ответ. Больно, до ужаса больно видеть его таким и не иметь возможности помочь.
Вдруг охрипший мужской голос разрезал воцарившуюся мучительную тишину, заставив меня вздрогнуть:
– Я ждал тебя. Пятьдесят лет ждал мою Дженни.
Комментарий к P. S.
Большое спасибо всем за отзывы к работе. Очень приятно знать ваше мнение, читаю каждый комментарий. Прошу прощения, что не могу поблагодарить каждого лично, ведь это снова и снова будет банальное “спасибо”, а открывать этот фанфик все еще психологически сложно.