— Деньги — это еще не все на свете, — резонно заметила миссис Баттерфильд. — Ты бы это знала, Ада Харрис, если б почаще перечитывала Библию. Деньги — корень всех зол, вот что они такое. Вот скажи, у кого больше всего неприятностей, кого таскают по судам и о ком печатают в газетах? О миллионерах. На жизнь я как-нибудь и тут заработаю. Не поеду я в эту Гоморру содомскую, и за пять сотен в месяц не поеду!
Тогда миссис Харрис задействовала главный калибр:
— А как насчет малыша Генри? — спросила она сурово.
— А при чем здесь Генри?.. — тревожно спросила ее подруга, чтобы выиграть время, потому что от волнения и страха начисто забыла, с чего все началось.
— Ни при чем — просто мы сможем найти его отца, и все, если не считать, что мерзавцы Гассеты его по-прежнему мучают, и мне стыдно за тебя, Вайолет, что ты об этом забыла! Я тысячу раз говорила, что если бы я только могла попасть в Америку, я бы нашла его отца и рассказала ему про мальчика. Ну вот — у нас есть возможность попасть в эту самую Америку, а ты меня спрашиваешь, при чем здесь Генри! Или тебе его совсем не жалко?
Это был удар ниже пояса, и миссис Баттерфильд громко запротестовала:
— О, Ада, как ты можешь такое говорить? Ты же знаешь, что мне его очень жаль! Я его люблю, и кормлю его, и утешаю…
— Но ты не хочешь разве, чтобы он нашел своего папочку и счастливо жил с ним? Чтобы его никто больше не обижал?
— Хочу, разумеется! — и тут миссис Баттерфильд, к своему собственному удивлению, нашла контраргумент, наповал сразивший ее оппонентку и превративший могучий удар миссис Харрис в легкий ветерок:
— Я-то хочу! А кто будет присматривать за Генри, пока ты ищешь его отца, если и я поеду? Вот найдем мы его, привезем его в Лондон, а малыша к тому времени заморят голодом! Нет, надо, чтобы кто-то из нас остался рядом с ним.
Это было так логично, так очевидно, что миссис Харрис с минуту не могла найтись с ответом. Наконец, чувствуя, как на ее сердце навалился тяжелый камень, она опустила взгляд к чашке и сказала тихо и просто:
— Я очень хочу, чтобы ты поехала со мной, Ви.
Пришел черед миссис Баттерфильд изумленно глядеть на подругу. Но искренность миссис Харрис заставила Вайолет ответить так же просто и честно:
— Я не хочу ехать, Ада. Я — я боюсь.
— И я боюсь, — промолвила миссис Харрис.
Миссис Баттерфильд теперь была не просто изумлена, а потрясена.
— Как! — вскричала она. — Ты, Ада Харрис — боишься?! Да я знаю тебя уже больше тридцати пяти лет — и ты никогда и ничего не боялась!..
— А теперь боюсь, — отвечала миссис Харрис. — Это непростой шаг. Это чужая страна. Это другой край света. Кто поможет мне там, если что-то случится? Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Ты нужна мне, Ви. Кто знает, что может случиться?..
Это звучало странно, даже иронично — две женщины словно поменялись ролями, и вечная оптимистка, искательница приключений, можно сказать авантюристка миссис Харрис словно превратилась в боязливую пессимистку миссис Баттерфильд. Но миссис Харрис не иронизировала и не пыталась передразнить подругу — она просто осознала вдруг, какое сложное дело затеяла и в какую авантюру кинулась очертя голову. Нью-Йорк был не просто далеким городом — он был чужим. Да, Париж тоже был заграницей, но стоит посмотреть на карту, и становится видно, что по сути дела Париж ненамного дальше от Бэттерси, чем соседняя улица. В Америке, правда, говорят по-английски — но в некотором смысле это больше заграница, чем Франция или даже Китай. Она была готова покинуть уютный и безопасный Лондон, город, в котором она прожила всю свою жизнь и в котором знала каждую улицу, каждый звук, каждый запах и в котором не потерялась бы даже с завязанными глазами. А ведь она уже давно не девочка. И ей не раз приходилось встречать англичанок, которые, выйдя замуж за американцев, не могли приспособиться к американской жизни — и возвращались на родину, бросив новую семью. А ей, Аде Харрис, уже шестьдесят один год — да, она и в шестьдесят один сохранила свою энергию; но что, если она, скажем, заболеет? Кто на чужбине будет ей опорой? Да — ей действительно было страшно сейчас, и страх читался в ее глазах. И Вайолет увидела этот страх.
— Ох, дорогая, — произнесла толстуха, и многочисленные ее подбородки задрожали, — Ада, милая, ты это всерьез? Я вправду нужна тебе?..