Они дали друг другу обещание увидеться снова после того, как она вернется домой. Хэдли писала Эрнесту, что встреча с ним стала для нее освобождением. Побегом из тюрьмы. Что теперь она вырвется со Среднего Запада на волю – прочь из Сент-Луиса, прочь от умершей матери, – вместе с Эрнестом Хемингуэем или без него.
11. Антиб, Франция. Июнь 1926
Вечер милосердно прогнал дневной зной. Последние лучи солнца пробиваются из-за деревьев и гаснут на терракотовой плитке у оконных ниш.
– Помню его, – Эрнест кивает на голубое саржевое платье, в котором Хэдли была на вечеринке в Чикаго. Ткань чересчур туго обтягивает пополневшие бедра жены, но все же платье сидит неплохо. – Чуть не забыл, какое оно хорошенькое.
Помня о выдвинутом Хэдли ультиматуме, оба друг к другу крайне предупредительны.
– Я тогда впервые показалась на людях с открытыми коленками. А волосы я тогда носила длинные, помнишь?
Он поправляет манжеты, стоя перед окном.
– Помню.
– Я так злилась, когда остригла их в Нью-Йорке. Стала похожа на мальчишку. Но тебе нравилось. А еще утешало, что это сильно не понравилось бы твоему отцу. – Хэдли подошла к туалетному столику. – Он терпеть не мог все эти стрижки.
Она принимается зачесывать волосы назад, трижды проводит щеткой справа и слева.
– А твоя мама тогда никак не отреагировала. Она всегда была более тактичной, чем мы о ней думали, – проговорила Хэдли. – Она, как и ты, сама выбирает поле битвы.
Эрнест молчит, насмешливо глядя на нее.
Серьги слишком сильно давят, и Хэдли немного ослабляет замочки. Она нанесла чуть-чуть румян и подвела глаза, как научила ее подруга в Париже. Судя по отражению в зеркале, выглядит она вполне прилично, но все равно не получается воспринимать себя иначе как смазливую крестьянку, которая должна быть благодарна судьбе, любезно позволившей ей пару лет покрутиться в кругу местных аристократов. В ее жизни было бы еще немало хорошего, когда бы не это лето; теперь все плохо. Хэдли видит и себя, и Файф, как обе легко переходят от веселья к обидам. Тушь делает ресницы твердыми и острыми. Кажется, она впервые накрасилась с тех пор, как сюда приехала.
Хэдли еще раз оглядывает свое отражение. Эх, если бы у нее хоть чуть-чуть выпирали ключицы и скулы! Ей представилось, как после развода она вдруг перестанет есть. Ее парижские друзья будут качать головами и шептаться о ее «нехорошей худобе». А она станет упиваться их беспокойством.
Эрнест чистит зубы в ванной, что-то напевая себе под нос.
– В каком это смысле я выбираю себе поле битвы? – вдруг интересуется он.
– Почему ты не наорал на меня, когда я потеряла саквояж?
Он вздыхает.
– Ты именно об этом хочешь поговорить? Именно сейчас?
– Да.
– Я тогда решил, что случилось что-то гораздо страшнее. Что ты, например, полюбила другого, или что больше не любишь меня, или что я потерял тебя. А ты стояла, плакала, и я не мог добиться от тебя ни слова.
Он встал у того же окна, где она стояла этим утром, глядя вниз на спальню Файф и думая, что сегодняшний день будет таким же, как все остальные.
– Так ты почувствовал облегчение? Оттого, что я всего лишь потеряла твой первый роман?
– Несравнимо с потерей жены.
– Прости, – из ее глаз вот-вот покатятся слезы, – что я потеряла его.
– Все уже позади, Хэш, это не важно.
– Просто мне кажется, что тогда-то все и оборвалось.
– Но у нас и потом были хорошие времена. Очень хорошие.
Он улыбается ей, а она ему: старые добрые друзья. Навсегда.
Хэдли открывает шкатулку, чтобы достать янтарные бусы, и видит бычье ухо, высушенное и давно уже без крови. Подарок матадора на прошлогодней корриде – он заметил с арены ее ярко-рыжие волосы. Теперь ухо стало жестким, как башмак. Она провела пальцем вдоль щетинистой кромки. Этот талисман должен был принести счастье – и приносил его довольно долго. По крайней мере, оберегал их брак от посягательств других женщин – пока не появилась Файф. Хэдли защелкивает шкатулку.
– Есть новости от издателя. – Эрнест, усевшись в плетеное кресло, допивает последние капли своего джин-тоника.
– О «Солнце»?
– Роман выйдет без дальнейших правок.
– Это прекрасно.
Но Эрнест, кажется, не вполне доволен.
– Что-то не так?
– Я нервничаю.
– Почему?
– Я рассчитываю на большой успех.
– И что?
– А то, что тогда я смогу позволить себе больше, чем один хороший пиджак, и больше, чем одну пару туфель.
– Конечно, это будет успех. Я не знаю никого более достойного успеха, чем ты. А кроме того, денег нам и так уже хватает – и на еду, и на квартиру, и чтобы растить нашего прекрасного сына, который, слава богу, теперь здоров и в полном порядке.