Когда я поднялась, чтобы выйти с малышом на улицу, неожиданно обернулась миссис Ингланд.
– Я возьму его, – шепнула она.
Я опешила от неожиданности и молча протянула ей малыша. Миссис Ингланд пробралась мимо сына и мужа и пошла по проходу, оставляя за собой слабый аромат талька. Я обернулась и стала смотреть ей вслед, но, заметив, что на меня уставились несколько пар глаз, вынуждена была сесть ровно.
Обе девочки витали в облаках, Декка зевала. Через несколько минут дверь скрипнула и рядом со мной послышались мягкие шаги. Миссис Ингланд отдала мне Чарли, который молча сопел с красными щеками, и вернулась на место. Неизменный шелковый ридикюль хозяйка поставила рядом с собой на скамью и руками в безупречно чистых перчатках взяла псалтырь.
Прихожане начали подниматься со скамей и выстроились в очередь к алтарю. Я спросила у Декки, что выдает священник, и она ответила, что это причащение: взрослые получают хлеб и вино, а дети – благословение. Трое старших детей без возражений встали за родителями в медленно движущуюся очередь. Мистер Ингланд кивал многочисленным знакомым, взгляд которых я потом неизменно ловила на себе. В своей форменной одежде я чувствовала себя эдаким экспонатом, выставленным на всеобщее обозрение. Впрочем, две маленькие девочки робко мне улыбались. На мое счастье, когда Ингланды почти достигли алтаря, Чарли заныл, и я под прицелом десятков глаз вынесла его на улицу.
С Чарли на руках я пришла в небольшой парк через дорогу и поставила малыша на извилистую дорожку с симпатичными бордюрами, в конце которой виднелся военный мемориал. Стояло воскресное утро, и в парке не было ни души. Лишь одинокий мужчина сидел с газетой на зеленой скамейке. Чарли радостно потопал к клумбе с фиалками и бархатцами. Заметив, что малыш вот-вот залезет туда ногами, я взяла его за ручку, и мы медленно пошли в сторону канала.
Мужчина на скамейке пожелал мне доброго утра, и я ответила ему тем же.
– Упрямый молодой человек, я погляжу? – решил он продолжить разговор.
– О да, – кивнула я.
– Готов биться об заклад, твоей няне и присесть некогда, – произнес незнакомец, глядя на Чарли, который упал, успев выставить вперед кулачки, и разревелся.
Я быстро подняла малыша и вытерла испачканные ручки связанным в узелок носовым платком. Мужчина подался вперед, оперев локти на колени. Кожа у него была темная и загрубевшая от солнца. Руки выдавали в нем рабочего – с навечно въевшимися грязью и маслом. Под ногтями чернела грязь.
– Похоже, вы няня Ингландов.
– Да.
– А остальных потеряли?
– Нет, сэр, – ответила я, не сразу сообразив, что он шутит.
– Только не зовите меня «сэром». Это ни к чему, – усмехнулся он.
Я подхватила Чарли на руки и холодно распрощалась с разговорчивым мужчиной. Месса закончилась, и прихожане выходили из церкви на улицу. Карету Ингландов подвез к забору Бродли, их кучер – крепкий старый йоркширец. Он сидел на козлах и, что-то пережевывая, рассеянно глядел на дорогу. Я обернулась в поисках остальных. Мистер Ингланд беседовал с модно одетым мужчиной, рядом с которым стояла дама в широкой шляпе и в платье с многочисленными оборками. Обе старшие девочки жались друг к другу, окруженные другими детьми, а Саул разговаривал с мальчиком примерно его же возраста, одетым в костюм и зеленую кепку. Миссис Ингланд стояла справа и смотрела прямо на меня. Она молча следила за тем, как я перехожу дорогу.
– Простите, что заставила себя ждать, мэм, – извинилась я.
Хозяйка молча уселась в карету, я с детьми последовала за ней, и вскоре в дверях кареты показался мистер Ингланд.
– Мне надо в Лейс-холл, – объявил он.
Миссис Ингланд кивнула и вновь уставилась в окно. Выражение ее лица скрывала шляпа.
– Веселей, ангелочки! – крикнул мистер Ингланд и смачно захлопнул за собой дверцу кареты.
Ночью, когда дети уснули, я заперла дверь в детскую, разулась и села в кровати, собираясь написать Элси. Разболелась спина – я таскала Чарли, и мышцы с непривычки перенапряглись и окаменели. Пришлось размять плечи кулаками и прислониться к стене, чтобы расправить позвоночник. Письмо сестре я откладывала на потом, словно десерт, и наконец разложила на столе промокательную и писчую бумагу, которые приобрела в специальном магазине на Аксбридж-роуд. Пусть на листах красовался узор из плюща и омелы – они были куплены на рождественской распродаже, – я с удовольствием пользовалась плотной бумагой кремового цвета круглый год.
«Дорогая Элси!» Я тихонько подула на чернила, чтобы они поскорее высохли, и потянулась к Херби, любимому мишке сестры, которого она подарила мне на прощание. Неуклюжий шерстяной мишка каким-то чудом хранил запах сестры. Я задумалась, есть ли слово, описывающее тоску по дому, – не по месту, а по людям. Я не тосковала по нашей квартирке или по спальне – только по теплому, неповторимому чувству, которое возникает, когда ты в кругу родных. Здесь никто не звал меня Руби. Здесь обо мне ничего не знали.