Самомалейшие чувства мигом у него отражались на лице.
Кожа светлая, вот и краснел. Всегда румяный, а делался еще румяней, едва какая чушь его смутит.
От невинности такое происходит или когда совесть нечиста?
Ни то и ни другое, я так скажу.
Я так скажу, что этот господин краснел просто от того, что в нем было слишком много крови.
Согласись пиявки он поставить, как Гамнет Садлер, когда хворал, — известно, цирюльник его бы вылечил.
Но мистер Шекспир до ужаса боялся кровопусканий.
Нет, лучше он будет терпеть эти свои вспышки. Правда, давным-давно, когда мы только повстречались, он еще хотел найти лекарство, хоть облегчить свое положение разными средствами, как красная девица, ей-богу, — холодил лицо и кувшинковой водой, и любистоком, и еще чем-то, не упомнишь.
Потом-то уж доктор Джон Холл ему прописал воду с лягушачьей икрой, сам и поставлял, чтобы примочки на щеки класть, — будто бы помогало.
Но так, чтобы совсем, мой супруг и не избавился от свойства этого — чуть что краснеть, как рак.
Знаете, как говорится:
Кто краснеет, тот стыд имеет.
А все же, по-моему, удивления достойно.
То есть как подумаешь, что мистер Шекспир творил и что мистер Шекспир говорил, как представишь, про что — Сусанна рассказывает — он в пьесах своих писал, да и вообще какой он был стреляный воробей, тертый калач, какой поганец.
И когда подобный человек краснеет от того, что жена задала ему простой вопрос, а весь ли гардероб у него от писания сонетов, — нет, как хотите, а я до сих пор считаю, иначе тут не скажешь — это ну прямо поразительно.
Видывала я, как мистер Шекспир творил даже очень странные дела, когда кровь вот так ударит ему в голову.
От этих вспышек он всякую власть над собой терял.
Бывало, что-нибудь прямо дикое выкинет, чтоб свою эту слабость скрыть.
Раз как-то его мать рассказывала историю про то, как он родился, как трудно ей тогда пришлось, а я вижу: краснеет, краснеет, уж кажется, вот-вот лицо у него лопнет.
Сидит, щеки в ладонях, а Мария все разливается о своих ужасных родах.
Вдруг он как вскочит — и сунул маринованную луковку ей в рот!
Представил, известно, все дело так, будто бы он пошутил, и папаша хохотал, а Мария-то чуть той маринованной луковкой не подавилась!
Другой раз, когда мистер Шекспир покраснел, как рак, вижу: кинулся лицом в кадку с мальвазией, будто бы от вина у него разом снова охолонут щеки.
(Но это уж потом, когда пьянствовали они с папашей.)
А тогда, в Лондоне, когда я его спросила, не весь ли свой модный гардероб он заимел через писание сонетов, и в ответ он ужасно стал краснеть, тогда мистер Шекспир вдруг метнулся от меня в сторону и дико взбрыкнул.
Сперва я подумала: ну, взбрыкнул и взбрыкнул.
Потом разглядела — пинает предмет определенный.
Предмет этот, какой он пнул, была мимохожая дворняга.
Дворняга — смотреть не на что, вся черная, как дымоход, и без хвоста, а носик словно куний.
Как мистер Шекспир пнул ее, она взвилась, давай визжать, а потом плюхнулась прямо в уличную грязь.
Лежит черный песик, задыхается, пасть раззявил.
И ни единого-то зуба, я заметила, у бедненького.
Шкурка вся свалялась.
Потом дворняга эта поднялась, встряхнулась и с лаем затрусила прочь.
Мой супруг стоял и теребил налитые кровью щеки.
— Ты видела? — спрашивает. — Она хотела тебя укусить!
Я на него глянула.
От вспышки лицо у него сделалось, как роза.
— Видела я, — говорю. — Видела, что ты сделал.
Роза, казалось, вот-вот лопнет.
— Свирепый пес, — мой супруг гнул свое, — хотел тебя укусить!
Тут надо объяснить.
Мой муж был не любитель собак.
Глава тринадцатая
Собаки
Нет, собак мой мистер Шекспир очень не любил.
Кошек, тех он еще мог терпеть, а мою Египтянку, по-моему, так прямо обожал.
Ну, Египтянка, она, бывало, вскочит к нему на колени, сидит, и даже было замечено, как мой супруг гладит ее по шерстке.
Еще, бывало, эта кошка лежит, свернувшись, у его босых ног, когда он пишет: ей нравилось, как он пальцами стихи свои отстукивал.
А собак мистер Шекспир прямо не переносил.
Они для него были либо псы виляющие[41], либо звери дикие.
Был у собаки хозяин, она, по его понятию, к первому разбору относилась. Всякая бесхозная дворняга сразу относилась ко второму.
Сучьи выблядки — так он всех вместе их честил[42].
У нашей внучки, у Елизаветы, когда была маленькая, был щеночек, вислоухий спаниель.
41
Ср. «Юлий Цезарь», акт 3, сц. 1: «…сладкой речью и виляньем псиным» (пер М. Зенкевича).