Губы были сухие и потрескались.
Язык между них дрожал, как у гадюки.
В левой руке он все держал свой шарф.
Он этим шарфом утер лицо.
Он его заранее понюхал, потом опять понюхал, когда уже утер лицо.
Мой запах, что ли, вынюхивал в этом своем шарфе?
Или пот собственный хотел учуять?
— Не алтарь, — сказал мистер Шекспир. — Подмостки.
И стал тереть свой костистый нос дверным ключом.
Потом потеребил этим ключом усы.
Глава седьмая
Игра
— Я для тебя сюда театр перенес, — сказал мистер Шекспир.
И ткнул серебряным ключом в эту кровать.
А я смотрю на него хмуро, недоумеваю.
— Почем мне знать, похоже это на театр, не похоже ли, — говорю. — Я отродясь в театре не была.
Мистер Шекспир все ухмылялся.
— Так не пора ль это исправить? — говорит.
А я не понимаю.
И что-то мне делать надо, чтоб утаить свое смущенье.
Ну, сняла я этот гороховый плащ.
Стою, дрожу, свечи вокруг горят.
И что-то недоброе чует мое сердце.
Не было у меня охоты театры посещать, спасибочки.
Притон порока.
Скопище обмана.
Ложь сплошная.
Жизнь слишком коротка, чтоб еще по театрам шастать.
— Эта кровать, — сказал мистер Шекспир, — театр только для нас с тобой.
— Ух ты! — говорю. — И что ж мы в этом театре станем делать?
— Играть, — говорит мистер Шекспир, а сам улыбается.
Мой супруг.
Игривый мистер Шекспир.
Чего только не придумает.
Глава восьмая
Суть моей истории
Теперь ты небось думаешь — и зачем ей это надо: толковать про то, что было на уме у мистера Шекспира.
Такое небось мненье у тебя, Читатель, что зря, мол, вообще она взялась тебе описывать, что да как происходило у них в ту ночь на той постели.
И на другой день, на его деньрожденье.
И на другую ночь.
И во все те ночи, и те дни, и неделю целую, которая потом была.
А я вот расскажу, потому что было это не то чтобы обыкновенно.
И в этой самой необыкновенности, в ней как раз и есть вся суть моей истории.
Глава девятая
Овчинный кафтанчик
Я мистеру Шекспиру на деньрожденье привезла из Стратфорда подарок.
И вот решила я его распаковать.
Это кафтанчик был, из овечьей кожи, черной и белой, под холодную погоду.
Подарок, возможно, и не по сезону, и вещь не то что модная.
Однако в моем выборе была забота любящей жены, поскольку я не предвидела, чтоб он со мною дома встретил следующую зиму, да и любую зиму, если на то пошло.
А славный был кафтанчик.
Сшит прекрасно.
И саржею подбит.
Я его показала своему супругу.
— И ты своими руками это сделала? — он меня спросил.
А я возьми да и соври.
— Ну да, — говорю. — С деньрожденьем тебя.
Тут мистер Шекспир меня поцеловал.
Потом взял кафтанчик мой, ну и его поцеловал.
Знал ведь, что не по мне дела такие.
Знал, что не швея его жена.
— Примерь, — я ему говорю.
Примерил.
Надел он на себя овчинный мой кафтанчик.
Стоит, улыбается, как дурак, возле постели той громадной.
Только вот улыбался-то он зря.
Я разглядела черные обломанные зубы.
Жидкие волоса свои он начесал вперед, чтобы залысины прикрыть.
— Вот я и волк, — сказал мистер Шекспир. — Волк в овечьей шкуре.
А потом он снял с меня платье, и рубашку мою льняную, и чулки, и уложил он меня на ту кровать, и мы любились.
Глава десятая
Любовные утехи
Любовь у нас не очень сладкой вышла.
Я, по совести сказать, не удивилась.
С самого начала, и даже в самый первый тот разок в Уэлфорде, у мельничного пруда, всегда одно воображение, одна мечта все чувства чаровали у мистера Шекспира.
Вкус у супруга моего, как дойдет до главного блюда, оказывался можно сказать, что пресный. Самого смака он не разбирал.
Сахарный-то мой — в кусок вонзиться не умел.
Ну, да ничего, марципанчик мой меня обрюхатил, за милую душу заделал нашу Сусанночку возле того пруда.
Я на четвертом месяце была, когда мы обвенчались.
— О, моя любовь, — он вздыхал, — о, жизнь моя.
— О, жизнь моя, — я вздыхала, — о, моя любовь.
Любовь?
Да ну, уж какая там любовь.
Не мог он просто.
А я не хотела.