Вижу: мистер Шекспир начал краснеть от мысли о Венере, которая сильничает Адониса. Мельничный пруд в Уэлфорде вспомнил, какое же сомненье. Или небось в Чарлкоте вечер, под тем громадным дубом.
— Ясное дело, — я поскорей прибавила, его жалеючи: — Если это строго историческое, или — как тут правильно сказать? — мифическое, тогда…
— В моих поэмах не сплошь одно насилие, — пробурчал мистер Шекспир.
Ишь как.
Не на таковскую напал.
— Ладно уж, — говорю. — Сделай милость. Знаю я немножко эту историю про Венеру. Там женщина мужчину сильничает, так ведь?
Мистер Шекспир втянул воздух своими тонкими белыми ноздрями.
Потом вздохнул.
Лицо у него стало краснеть.
— Венера — богиня, — он сказал. — Она влюбляется в смертного, в Адониса. Она не хочет отпускать его на охоту. Удерживает, домогается. Но не может завоевать его любовь.
В точности как у нас, я подумала. Я его не отпускала на охоту. Он гнал оленя, у Томаса Люси в Уэлфордском лесу. И в Чарлкоте тоже, когда ему почти уж повезло.
Я прямо уверена была, что мистер Шекспир знает, о чем я думаю.
Он читал мои мысли, я уж объясняла, как по открытой книге.
А потому про наши с ним дела я ни единого слова не сказала.
Наоборот.
— Интересно, — говорю. — Начало хорошее, и середина, но чем у них кончается? Адониса отправляют в изгнание?
Лицо у мистера Шекспира даже вытянулось все.
Что — то он пробормотал.
— Прости, не разберу? — говорю.
— Его задрал дикий вепрь, — буркнул мой супруг.
Тут я не удержалась, улыбнулась.
Я хмыкнула.
Потом расхохоталась.
Ну, что вы скажете?
А вы бы как вели себя на моем месте?
Я откинулась на подушках и хохотала, хохотала.
Мистер Шекспир вынул трубку изо рта и на меня уставился.
— Что тут смешного? — он наконец спросил.
— Ой, прошу прощенья, — говорю, насилу с собою совладавши. — Чуть-чуть смешные у тебя эти поэмы. То сильничают в них, то ссильничать хотят, потом изгнание, вепри, и больше ничего.
— Сюжеты не важны, — серьезно так сказал мистер Шекспир. — Главное — стихи. То, что я делаю из готовой темы. Дай-ка я прочитаю тебе место…
— Лучше давай не надо, — я сказала. — У меня и так уж голова болит.
Глава четырнадцатая
Адское пламя
Голова у меня не болела.
Я прилгнула моему милому сочинителю-супругу для его же блага.
Голова у меня не болела.
Просто не хотела я слушать его поэзию.
Голос у мистера Шекспира, когда он читал стихи, был дивный, ну прямо бесподобный голос. Ласкал ухо.
А сейчас не ухо у меня просило ласки.
Мы лежали на постели рядышком.
Лежали рядышком на этих шикарных, гладких простынях, друг друга не касаясь.
А я ведь голая была.
И свечи эти были для меня теперь, как адское пламя.
Голова у меня не болела.
Странно даже.
От речей этих полоумных про изнасиленье Адониса, изгнание, вепрей и больше ничего у меня все болело.
Какие только мысли и картины не проносились у меня в уме.
Картины похотливые.
Мысли сладострастные.
Вещи несказанные.
Кое-какие мысли и картины даже и смешные были.
Но самое главное вовсе было не смешно.
Я все смотрела на резьбу, на свечи.
На бесов с нимфами.
Что они вытворяют.
Казалось мне, будто шевелятся они.
Прямо я их движенья видела.
Свечное пламя так играло, никакого сомнения.
Но две свечи свивались, сливались, таючи, в одну, и это уж на самом деле.
Смотрела я, как черный воск густеет, капает с тех двух свечей, которые слились в одну.
А я ведь голая лежала.
Лежу и глажу черное шелковое покрывало.
И звезды щупаю.
Твердые, зубчатые.
Не приведи вас Бог — звезды в руках держать, вредно для головы и сердца.
Ну прямо не могла я повернуться и глянуть на мистера Шекспира.
Я слушала, как он дышит.
Дышал он глубоко, но я-то знала, что не спит.
Или опять он читал мои мысли?
Не знаю.
Узнала б, сразу же бы вам доложила.
Читай он мои мысли, это бы скорее объяснило то, что случилось дальше.
Да только не пришлось моему супругу мысли мои читать.
Потому что, спустя немного времени, я тихонечко проговорила:
— Генри Ризли.
— Да, — сказал мистер Шекспир.
— Генри Ризли подарил тебе эту кровать за твои поэмы.
— Нет. Он дал мне денег. И я купил кровать.