Он улыбался, сэр Ухмыл, ласково улыбался, бессовестный, и он гладил меня между ног, когда сказал мне, что я блядь.
В ответ я ему нежно улыбнулась.
— Ну, могу же я узнать, раз мне хочется? — я от него не отставала.
Ох и хитрый же он был, мистер Шекспир.
Мне ж было любопытно, правда?
А он, будь его воля, он бы ничего мне больше не сказал.
Вот как живу, как я дышу, так знаю — он и рад бы все свои секреты оставить при себе.
Ну, да не на таковскую напал.
Нет, я сдаваться не хотела.
Ни за какие коврижки, любезный мой Читатель.
Вдобавок он на меня глядел так, будто сейчас без соли скушает, ну, я и знала: ничего, заговоришь ты у меня.
— Да ладно тебе, — говорю, а сама потягиваюсь, — что ж ты мне радость портишь, и не стыдно? Неужели же ты думаешь, что я отправлюсь восвояси, так ничего и не узнавши про моего соперника, кроме что он богатый и зовут его Генри Ризли.
— Он тебе не соперник, — сказал мистер Шекспир.
— Но ты ведь то же самое с ним делаешь, правда? — я его спрашиваю.
Мистер Шекспир вздохнул.
Потом пожал плечами.
Потом отдернул руку с моего лобка и скрюченным пальцем свои усики стал теребить.
И давай меня снова улещивать — мол, делал то же, да не то, и смысл, когда со мной, совсем другой в любимом деле.
— Но какой он из себя, твой Ризли? — я все свое гну, не отстаю.
Тут мой супруг стал грызть и так уже обгрызанные ногти.
Что — то он пробурчал себе в ладонь.
— Ну? Не слышу? — я гну свое.
— Сонеты, — бормотнул мистер Шекспир. — Лучше я, пожалуй, дам тебе прочесть сонеты, которые я написал о нем.
Ах, благодарю покорно, спасибочки, думаю.
Вот лиса хитрющая!
— Так нечестно, милый муженек, — я ему сказала. — Сам знаешь, я поэзию не переношу.
— Я одно знаю, что просто ты не хочешь ее понять, — сказал мистер Шекспир.
— Не переношу, ну, не хочу понять, — говорю. — Можешь ты мне просто, ясно, без рифмы объяснить? Не надо мне сонетов. Сонеты свои прибереги для таких же, как ты сам, сластен. Каков он из себя, этот твой благородный друг, мой соперник?
Мистер Шекспир грызть ногти перестал.
Теперь уж он себе расчесывал брюшко, как будто бы там чирей назревает.
Потом нахмурился и говорит:
— Как ни странно…
И смолк.
— Давай-давай, — я его понукаю.
Опять мистер Шекспир протянул ко мне свою руку.
И стал меня гладить по голове, а мы среди перин лежим, и горят свечи.
Вот уж чего не ожидала.
Так это приятно было.
— Впрочем, возможно, вовсе это и не странно, — пробормотал мой муж.
— Странно не странно, говори!
— Ну, он во всем твоя противоположность[73], — мистер Шекспир сказал.
Слова как будто отрицали то, что делала рука.
Тут бы мне разозлиться.
А я нет, я только сказала:
— Ах да, ты уж прости. Все-то я забываю. И как я могла забыть? И как ты-то мне забыть позволил? Он летний день, я зимний день, так ведь?
Тут мой супруг приложил палец к моим губам.
— Совсем не то, — он ласково сказал. — Вовсе я не то имел в виду.
— Ох, мочи нет! — я говорю. — Ну скажи ты простыми словами. Опиши его, и всё! Отпусти ты мою душу на покаяние, слышишь! Просто расскажи, каков он из себя, твой Ризли!
И он мне рассказал, мистер Шекспир.
Просто рассказал, каков он из себя, этот его Ризли.
Прелестный мальчик, мистер Шекспир сказал, со светлой, нежной кожей.
Двадцати двух лет от роду, мистер Шекспир сказал, с румянцем, как у Адониса.
Дыхание у него нежней фиалок, мистер Шекспир сказал.
Волосы, как янтарь бутонов майорана, мой супруг прибавил.
Ангел, он сказал.
Дух бесплотный, он сказал.
Святой, он сказал.
Так он сказал, мистер Шекспир.
Мой муж.
Смешной мистер Шекспир.
Влюбленный идиот.
Ну, что вы скажете?
Женщины не ангелы, хоть ангелы лицом.
Мужчины — те и подавно.
Тут я зевнула.
Не удержалась.
И рот ладонью прикрыла.
— Ты так его расписываешь, что подобных и людей-то не бывает, — я сказала мистеру Шекспиру. — Прошу прощенья, но что он у тебя такое, лилия он, что ли?
У моего мужа был оскорбленный вид.
— Ничего, еще настанет день, сам убедишься, — я его остерегла. — Гнилая лилия, что твой сорняк, воняет[74].
Он на меня вылупился, огорошенный.
И слезы на глазах.
Моргнул, и слезы покатились по лицу.
Смотрю — они текут, текут.