И вот теперь Виталик, который, можно сказать, полюбил меня с первого взгляда, который прирос ко мне всей своей непорочной душой, он, этот святой человек, подозревает меня!.. Он страдает, он прямо умирает от страданий. Он предполагает невероятное! Он предполагает, что я все еще люблю тебя. Тебя, слышишь, мерзавец!.. Степень твоей мерзости настолько велика и непреходяща, что оттого, что ты есть, или, вернее, был, до сих пор больно кому-то. Что касается меня, то моя боль обусловлена, во всяком случае, ее можно объяснить… Но почему ты причиняешь боль безвинному по отношению к тебе человеку! Я представляю, что бы ты ответил, если бы услышал меня. Ты мог бы, в знакомой манере, лениво откреститься: мол, страдания твоего Виталика — это продолжение твоих сумасбродных, типично женских проблем. Возможно, это буквально так, но моя — значит, и его, моего близкого человека боль питается твоими соками, соками твоей мерзости!.. Стоп, я опять кричу. Кричать нельзя.
Ранее коллеги и знакомые часто делали мне комплимент, справедливо отмечая во мне обоснованный оптимизм и тонкий, выверенный юмор. После развода комплименты такого содержания прекратились, а через некоторое время после нового замужества одна из моих приятельниц, пуская дым в потолок, глубокомысленно заметила, что я превращаюсь в «грустную, неадекватную хохотушку в темных очках». Что ж, ответила я ей, действительно в мою привычку вошло ношение солнцезащитных очков, ты знаешь, возраст, ультрафиолет, но при чем тут…
Ты сделал из меня идиотку. Смеющуюся. Которая плачет.
Зашла заведующая библиотекой, обратилась к миссис Смайл: «В вашу смену опять пропала книга!..»
Все время, пока она говорит, заметно ее нежелание смотреть в сторону миссис Смайл. Она нервничает. Наконец заведующая, закончив монолог, резко отворачивается и уходит. Ее можно понять. Смотреть на яростный испепеляющий взгляд, невероятно зловещий от улыбки, просто невозможно. Преувеличенно строгой интонацией заведующая ставит барьер, который необходим в данной ситуации: она не может жалеть, с нее требуют работу, она требует от других. Миссис Смайл улыбается. Я жалею миссис Смайл — если нельзя заведующей, то это буду делать я. Результат, преувеличенно быстрый, подозрительно скоропостижный: я ненавижу заведующую. Понимая, впрочем, что моя ненависть (чувство-то какое — взрыв нелюбви: за что?..) формально несправедлива, — это просто срывание собственной труднообъяснимой злости. Ищу чего-нибудь в собственное оправдание. Вот оно: грубость заведующей по отношению к той, которую мне жалко. Я так устроена: мое удовольствие (злость тоже бывает удовольствием — вот оно что, вот откуда ненависть!) — мое неудовольствие не может основываться на несправедливости. Подобные причинно-следственные цепочки, признаться, утомительны — проще разозлиться и обругать, хотя бы «про себя». Но — издержки профессии — абсолютная «бабскость» мне недоступна. Так-то, мой милый бывший… Это к вопросу о моих, как ты часто говорил, типично женских сумасбродных проблемах.
Как пропадают книги? Наверное, дело в том, что миссис Смайл старается не смотреть лишний раз в читальный зал, так как знает, что сразу несколько глаз устремляются на нее, на ее ужасную улыбку. Этим пользуются книжные воры, или — книжные черви, как я их называю. Вернее, стала называть, после двух дней посещения «читалки» — вчера был аналогичный упрек в пропаже книги со стороны заведующей.
Итак. Зачем я сюда прихожу? Я вполне могла бы провести эти три дня, до окончания командировки, в которой уже выполнила всю намеченную программу: взяла интервью, обработала данные — ничего интересного. Я могла бы походить по здешним улицам, заходя на каждую выставку, в единственный — наверняка единственный, краеведческий, музей, в кинотеатры, видеотеки, сидеть в парке, выйти на речную набережную, понаблюдать за рыбаками. Но я иду сюда. В душную читалку. Делаю вид, что меня магнетически притягивают ужасные глаза «той, которая смеется», что я пытаюсь решить какую-то задачу, согласовать рассогласованное — взгляд и суть, мимику и настроение.
Романтично, ничего не скажешь. Красивое вранье. Но сейчас зайдет Он и я попытаюсь без всякого притворства сформулировать для себя истинную причину своего здесь сидения. Я устала притворяться.
Входит он, я опять вздрагиваю. Первый раз я вздрогнула, когда… Нет, это было не так: я содрогнулась. Это случилось именно в те мгновения, когда, шепча «Миссис Смайл… миссис Смайл» (чур меня!..), я уходила от улыбающейся библиотекарши в глубину читального зала.
…Если только что вся кровь, которая была в организме, прихлынула к голове, то сейчас, всего через минуту, происходил столь же быстрый отток. Обморочный сель уносил в темную бездну все большую часть моего сознания. В это время вторая доля моего «я» шизофренически фиксировала и прогнозировала себя со стороны: сейчас у нее закатятся глаза, откроется рот, и тело, не сгибаясь, рухнет на деревянный пол. Но, к счастью, тело уже соседствовало со стулом, и жалобный скрип мебельного дерева сопряженный с болью в копчике, от слишком жесткого «приземления», вернул меня в состояние однозначности, хотя и весьма неуютной.