Я резко повернулся к нему.
— Гнусная ложь!
Греди возразил мне с той же живостью:
— Это правда. Я могу сказать тебе о том, о чем ты по своей молодости не думал. Я мог бы предсказать все это еще пять месяцев тому назад. Послушай, я отлично знаю, что вы, молодые, думаете обо мне. Вы полагаете, что я старая ирландская развалина, у которой в глазах миражи, а в жилах вместо крови течет уксус. Но если это и так, то только потому, что я сорок лет занимаюсь девками, ворами и убийцами, и это изменило меня. Послушай, парень. Я уже был инспектором, когда ты еще писался в колыбели. И конечно, ты слышал немало всяких басен на мой счет, и не слишком приятных для меня. Но слышал ли ты хоть раз, чтобы меня называли лжецом?
Я был вынужден признать, что нет.
Старик снова надел шляпу и сунул сигарету в рот.
— О'кей. По крайней мере, раз шесть я видел Пат и Кери вместе. Я лично, собственными глазами. У меня еще хорошее зрение. Спроси в «Линде». В «Пороке». В клубе высоких. У Эдди Гюнес.
Греди резко повернулся и вошел в здание. Некоторое время я постоял на ступеньках, потом шагнул на тротуар.
Один из парней пригнал мою машину к комиссариату: он обнаружил ее неподалеку от дома Кери. Кто-то засунул штраф за стоянку в неположенном месте. Я взял эту бумажку и выкинул. Весь руль был в пудре, и я вспомнил, что было написано в рапорте: найденные отпечатки пальцев принадлежали только Пат.
Закрыв глаза, чтобы дать им возможность немного отдохнуть, я снова увидел дрожащие, с размазанной губной помадой, губы Пат на ее бледном лице, когда она кричала:
«Мне наплевать на этот рапорт! Я не обманывала Германа. Я никогда не хотела этого и не смогла бы сделать. Я предпочла бы умереть. И если меня изнасиловали, то это тогда, когда я потеряла сознание».
Забавная история, сочиненная отчаянной лгуньей. Мой лоб покрылся потом, я вынул платок, чтобы вытереть его. Сколько же глупости в типе ростом около шести футов и весом двести фунтов? До какой степени можно быть слепым? И глухим? Неудивительно, что Джим, Корк, Або, Монт и помощник прокурора Хаверс вели себя подобным образом. Они знали, что делали. Им ведь все это было известно. Во второй половине дня и вечерами, когда я работал, Пат играла в папу-маму с Кери. В последние шесть месяцев.
Инспектор Греди очень четко высказался на этот счет. Это происходит каждый вечер. Триста шестьдесят пять вечеров в год. В больших отелях и маленьких забегаловках. И среди типов, обитающих в трущобах, и у тех, кто платит сотни долларов за один день проживания в апартаментах. Почему бы детективу уголовной полиции, живущему в конце Риверсайд Драйв, быть исключением?
Мое сердце сжималось все сильнее. До какого же предела я дошел? Ведь я сказал Пат, чтобы она не беспокоилась, что я люблю ее и верю ей.
Я открыл дверцу машины, чтобы вернуться и сообщить ей все, что я услышал от инспектора Греди, но затем одумался. Зачем? Она станет лгать еще больше. Я сказал себе, что с меня хватит. Самое правильное — это последовать совету инспектора. Я возьму несколько дней отпуска, поеду куда-нибудь и надерусь. Я позвоню какой-нибудь курочке, одной из тех, которые вешаются мне на шею, и приглашу ее на бутербродик. И буду вести такую жизнь в течение восьми дней. А потом?
Легкий бриз ласкал мою щеку. Нежно, как пальцы Пат. А потом? Ответ довольно прост. Мне сейчас совсем не хочется напиваться. У меня нет желания положить в постель первую попавшуюся девицу, которая, может, и будет довольна моим обслуживанием. Единственное, что я хочу сейчас, это остаться одному, безразлично где. Мне необходимо все хорошенько обдумать.
Я тронул с места, не зная, куда ехать и не думая об этом. Так я очутился в квартале базаров и складов. Я открыл дверцу машины, чтобы выйти со стороны тротуара. Проделывая это, я свалил бумажный пакет, содержимое которого вывалилось на землю. Ворча, я стал подбирать все и класть обратно в мешок. Тут оказались эскалопы, бычье сердце, салат, картофель, цветная капуста и несколько консервных банок. Я сложил все это обратно в мешок, но продолжал держать в руке бычье сердце, не заметив, что испачкал кровью пиджак и брюки.