Вся природа дышит негой, как бы отдыхая от треволнений прекрасным «индейским летом», соответствующим «бабьему лету» в европейских странах.
В один из таких тихих и светлых дней два всадника ехали по дороге, ведущей от города Чероки, на берегу Апалакико, к большой богатой плантации. Они остановились на минуту у садовых ворот, любуясь раскинувшейся перед ними картиной. Стоявший в саду одноэтажный дом был окружен широкой верандой. К нему вела аллея, окаймленная китайскими тутовыми деревьями, в громадных ветвях которых прыгали голубые зяблики – охотники до тутовых ягод. Густые кусты дикого мирта и апельсиновые деревья с золотистыми плодами полузакрывали от взгляда ведущие на веранду ступени.
– Надо признаться, Уильям, – сказал один из всадников, – что Джеймс выбрал великолепное место для своего жилья.
– И приложил невероятные усилия, чтобы перетащить сюда и вас с моей тещей, но вы заупрямились, как обычно.
– Верно, Кук, но я не могу расстаться с моим гнездом, где можно так славно охотиться. Что здесь? Мы проехали сегодня семь миль, не встретив ни оленьего, ни медвежьего следа. Что ни говори, Уильям, но в Арканзасе привольнее и тебе, и мне. Ворота не заперты, я надеюсь? Эй, кто там есть!
Какой-то мулат показался на веранде и подбежал к приезжим.
– Дома твой хозяин, Дан? – спросил Кук.
– Нет, ваша милость. Ах, да это мистер Лейвли и мистер Кук! А я и не узнал сразу! Вот будет рада моя госпожа. А я и подавно!
И он принялся целовать руки у старика и его зятя.
– Ну, будет, будет, Дан! – сказал Кук. – Все ли у вас благополучно?
– Все, мистер Кук! И моя нога зажила! Пусть «мертвецкий доктор» ищет теперь другую мулатскую ногу.
– А твой хозяин совершенно поправился?
– Еще не совсем… Нэнси, проведи господ, а я лошадей уведу.
– Ай, что я сделал! – вскричал старик, уже подходя к дому. – Дан! Воротись с лошадью, Дан!
– Что с вами? – спросил Уильям с удивлением.
Но старик не успел ему ответить, потому что услышал веселый возглас:
– Милости просим! Дорогой папа… братец…
Адель, ставшая миссис Лейвли, радостно обнимала приезжих.
– Пойдемте в комнаты, – говорила она. – Джеймс недалеко, его сейчас позовут. Вы оставили что-нибудь в чересседельных сумках? Нэнси все принесет.
Но старик так переминался с ноги на ногу, что Адель невольно взглянула вниз и засмеялась.
– Вижу, в чем дело! – сказала она. – Вы опять без башмаков.
– Они там… в чемодане, – проговорил он в смущении.
– А чулки потерялись дорогой, – сказал Кук. – Мы положили их в шапку, да и выронили.
Старик погрозил зятю, но Адель обещала замять дело и провела гостей в дом, куда через минуту прибежал и Джеймс. Рука его, пострадавшая при схватке в Хелене, была на перевязи, но он был свеж и бодр, как и прежде. Миссис Дейтон, в глубоком трауре, была тут же. Она, видимо, очень грустила, но миловидное лицо ее немного оживилось с приездом гостей. Им пришлось ответить на многочисленные вопросы и подробно рассказать о здоровье миссис Лейвли, миссис Кук и детей, а также Красавчика, прочих собак, коровы и ее теленка. Но лишь только разговор касался происшествий в Хелене, Адель заминала его каким-нибудь новым вопросом. Когда она вышла из комнаты вместе с Люси, Уильям сказал старику:
– Теперь можете дать волю своему языку.
– Что такое? – спросил тот. – Я согласен говорить все мою жизнь только о чулках и башмаках, если я что-нибудь понимаю!
– Не надо никогда упоминать Хелену при миссис Дейтон, – сказал Джеймс.
– Да разве она не знает всего?
– Если бы она знала хотя бы малую часть, то не вынесла бы такого горя.
– Но неужели она даже не подозревает, что Дейтон являлся атаманом пиратов и совершил столько кровавых злодейств?
– Горькая истина будет скрыта от нее навсегда, – сказал Джеймс. – Она полагает, что муж ее погиб, сражаясь против разбойников, а не за них. Вы знаете, что она тогда же опасно заболела и несколько недель находилась между жизнью и смертью. Благодаря этому, удалось утаить многое от нее. Тело ее мужа было найдено, забальзамировано доктором Монро, который, кстати сказать, очень хотел ампутировать мне руку, и доставлено сюда. Келли похоронен в нашем саду, и бедная Люси ходит на его могилу ежедневно, в тот час, в который покойный прощался с ней в последний раз.