Вначале в нацистской Германии существовало несколько независимых исследовательских организаций. Координация их деятельности практически отсутствовала. Более того, немцы проводили резкое пагубное различие между «исследованиями» и «разработками». Последние относились главным образом к промышленности и находились поэтому в ведении министра вооружения и боеприпасов Альберта Шпеера. Ученые, работавшие на военное ведомство, почти ничего не знали о том, что делали ученые в военно-морских силах, а инженеры, занятые в промышленности, никогда не имели возможности видеть плоды своих трудов в действии.
Военные исследовательские работы находились в ведении Управления вооружений и возглавлялись посредственным физиком Эрихом Шуманом. Правой рукой Шумана был Дибнер. Эти два человека в начале 1939 года начали секретные исследования, связанные с проблемой создания атомной бомбы для германской армии, не прибегая к помощи авторитетных немецких ученых-ядерщиков. Именно они явились к Жолио-Кюри немедленно после оккупации Парижа с намерением конфисковать и вывезти все оборудование для ядерных исследований. Как сообщалось, они же приезжали в известный русский институт по ядерной физике в Харькове, когда этот город захватили немцы.
Шуман был профессором военной физики в Берлинском университете, хотя его немногочисленные труды были посвящены колебаниям струны. Возможно, это объясняется тем фактом, что он был родственником композитора Шумана. Коллеги несколько презрительно называли его профессором военной музыки.
Между прочим, Шуман был директором Второго физического института Берлинского университета. Почему второго? Непосвященным это может показаться непонятным. Но здесь нет ничего удивительного. В Германии каждый должен быть директором чего-то; каждый профессор считает, что он должен быть директором института. В более крупных, университетах, где имеется несколько профессоров физики, лаборатории объединяются в секции, каждая из которых именуется институтом, и, таким образом, каждый профессор становится директором института. Иногда при этом оказывалось и так, что некоторые такие институты размещались в отдельных зданиях. Чаще же эти институты располагались на отдельных этажах одного и того же здания лаборатории, и директор «Третьего физического института», например, был, попросту говоря, хозяином того или иного этажа. Конечно, каждый директор очень ревниво относился к другому, не допускал никаких нарушений границ своих владений и заявлял, что ему ничего не известно о работе его коллеги.
Работа Шумана еще до войны была засекречена. Никто не знал, что делалось во Втором институте, хотя высококвалифицированные физики, зная специализацию персонала этого учреждения, и не ожидали от него чего-нибудь очень важного и успешного.
В секретных гестаповских докладах — а гестаповские шпионы находились, по-видимому, в каждой группе — говорилось, что Шуман ни по своим знаниям, ни по личным качествам не соответствовал занимаемой должности. Но это, казалось, не влияло на его положение в военном ведомстве. Во время войны, поднимаясь по служебной лестнице, он достиг поста личного советника по вопросам научных исследований начальника штаба генерала Кейтеля. В этой должности он номинально руководил всей исследовательской работой вооруженных сил и представлял Кейтеля в важных научных комитетах и комиссиях.
Шуман был первым, кто взялся за проблему урановой бомбы; он же первым и отказался от нее. В начале 1939 года он поручил Дибнеру работу над урановым проектом на армейском испытательном полигоне в Куммерсдорфе, под Берлином. Здесь в небольшом подземном убежище они пробовали осуществить свои эксперименты с урановым котлом. Делали они это, соревнуясь с университетскими учеными, начавшими подобные же эксперименты в Берлине и ничего не знавшими об исследованиях военного ведомства.
Но урановая проблема несколько труднее тайны струн пианино, и Шуман становится нетерпеливым. К концу 1942 года он потерял интерес к проекту и передал Дибнера, персонал, оборудование и материалы гражданской исследовательской организации — Государственному совету по исследованиям, подчиненному Герингу. Но два миллиона марок, ассигнованных военным ведомством на эти исследования, он не передал.
Затем Шуман посвятил свой талант вопросам бактериологической войны. Весьма вероятно, что в этой области он был еще менее компетентен, чем в физике и ее военных применениях. Но ему хотелось участвовать в делах, казавшихся важными, и вскоре его имя стало появляться во многих списках членов исследовательских комитетов.