Единственным исключением была его непохожая на женщину секретарша, обладавшая большой работоспособностью. Она производила впечатление наделенного нервами механического придатка к пишущей машинке и находилась под почти гипнотическим влиянием «герра профессора». Работники же его аппарата— мужчины, во многих случаях более способные, чем сам Озенберг, — переставали подчиняться ему. Они рассказывали нам, как у служащих, имевших несчастье не понравиться Озенбергу, аннулировались отсрочки и их посылали на фронт. Верным способом навлечь на себя гнев Озенберга было попасться ему на глаза в кинотеатре с девушкой. Они составили целый перечень бывших работников его аппарата и рассказали нам о совершенно смехотворных причинах, по которым те были уволены. Даже если некоторые детали в их рассказах были и не совсем правильны, они все же отражали ненормальные отношения между Озенбергом и его людьми.
Мои друзья из штаба Верховного командования не смогли предварительно изучить захваченные ими сокровища. Поэтому они и не подозревали, что многих важнейших документов не хватало, а именно гестаповских дел Озенберга и основных дел Государственного совета по исследованиям, присланных Озенбергу из Берлина для надежного хранения. Я спросил озенберговских людей об этих документах. Они с готовностью подтвердили его связь с гестапо, но клялись, что бумаги он сжег.
Однажды, когда Озенберг, в который уже раз, надоедал мне извинениями и заверениями в лояльности по отношению к союзникам, я потерял терпение.
— Меня интересуют не ваши политические взгляды, — сказал я, — а техническая информация, которой вы располагаете. Во всяком случае, доверять вам нельзя. Вы находились во главе научной секции гестапо, о чем вы никогда не рассказывали нам, и, кроме того, вы сожгли все относящиеся к гестапо бумаги.
Эта неожиданная вспышка поразила его, он принялся защищаться и выболтал:
— Нет, я не сжег этих бумаг, я закопал их; более того, я был не главой научной секции гестапо, а только вторым по старшинству!
После этого заставить его рассказать, где были зарыты бумаги, было очень простым делом.
Подпись Озенберга заслуживает того, чтобы быть предметом изучения психиатра-графолога, если таковые существуют. Многие нацисты, по-видимому, подражая Гитлеру, превращали свои официальные подписи в иероглифы, совершенно неразборчивые, но очень доступные для подделки и выражавшие патологическую напыщенность этих людей. Эта привычка была особенно широко распространена среди гестаповских должностных лиц, хотя сам Гиммлер подписывался очень четко. По сравнению с их тевтонской каллиграфией запутанная восточная вязь представляет собой образец красоты и ясности.
Мне неизвестно, что стало с Озенбергом. Вероятно, связи с гестапо поставили ere автоматически в категорию лиц, подлежащих аресту. Во всяком случае, бунт подчиненных разрушил мечты Озенберга о будущем могуществе. Его перевели для интернирования куда-то еще, а бумаги остались в «мусорном ящике» на попечении одного из его прежних рабов.
Если гиммлеровское гестапо щеголяло своей секцией «культуры», то его всеобъемлющая организация СС гордилась целой академией. СС было государством в государстве с собственным правительством, собственной армией и, что особенно интересно, с собственной наукой. Это было прямо-таки последним словом нацистских идеалов. Члены академии, по замыслу, должны были отвечать требованиям «чистого» арийского духа и прочих неудобоваримых догм, так же как и его философских и религиозных доктрин, которые, как предполагалось, происходили от древних тевтонских поверий. Символ организации, СС, представлял собой повторенную дважды древнюю руническую букву С («зиг»), а не две молнии, как часто неправильно утверждают.
Во время войны организация СС имела несколько собственных исследовательских лабораторий, которыми руководил эсесовец генерал Шваб. Здесь пытались провести некоторые работы с тяжелой водой, но вскоре передумали и послали своих специалистов по данному предмету в Гамбургский университет продолжать эту работу с признанными физиками.
Главным «научным» интересом СС была древнегерманская история. Этот интерес был связан с задачей доказать величие тевтонского происхождения. Именно для этой цели Гиммлер организовал в 1935 году «Аненэрбе» — Академию родовой наследственности. Некоторые виды деятельности этой странной академии были окутаны тайной, и в них могло оказаться что-нибудь действительно важное, поэтому мы поручили Карлу Бауману всесторонне исследовать эту организацию.