«Не надо поддаваться на провокацию! Завтра с утра мегера как явится, так и попадете под раздачу! Идите к Ленке! А то будете отбрехиваться… Супруги, у-у-ух!! Прапорщик Сидоров пришел домой, – неожиданно сообщил неугомонный инфернал, – а жена ему пожаловалась, что за весь день ни разу не присела. Прапорщик Сидоров не зверь какой-то. Он тут же заставил жену присесть. Аж двести раз. Так что не мутите! – переключился на более актуальную тему Сребреник. – Идите к Ленке!»
– Тебя не спросили, – буркнул Афанасьев, но любезное приглашение Серафима Ивановича Сорокина все-таки отклонил. С сим Лена и увела его к себе домой.
Они вошли в темную прихожую и прямо с порога услышали какие-то странные звуки: как будто кто-то тяжело вздыхал и ворошил бумажную кипу. Женя тотчас же вспомнил все предостережения Коляна Ковалева, человека чрезвычайно сведущего во всем, что касалось криминала в целом и краж со взломом и бандитских налетов в частности.
«Кто?»
Афанасьев шагнул вперед и бесшумно распахнул дверь, ведущую в гостиную. То, что он увидел, заставило его привалиться спиной к косяку и замереть, как тень. Высокая темная фигура склонилась над столом и рылась в содержимом… стоявшего перед ним небольшого сейфа, отливавшего серебром в тусклом лунном свете, просачивающемся через неплотно прикрытые жалюзи.
Сейф! У Лены! Это еще что такое?! Предыдущие три раза, когда он был у нее, он не видел никакого сейфа… и уж тем более – всяких черных людей, невесть как проникших в запертую – не вскрытую! – квартиру и при лунном свете роющихся в его содержимом. И тут!..
– Неужели я ошибся? – пробормотал человек, роющийся в сейфе, и снова тяжело вздохнул. Точно такие же звуки услышали еще с порога Афанасьев и сама хозяйка квартиры.
Этот вздох словно сорвал с Жени Афанасьева, который был, прямо скажем, не самый храбрый человек в городе, пелену оцепенелого изумления и страха. Он щелкнул выключателем, и ослепленный вспыхнувшим светом человек зажмурился и невольно попятился к окну.
– Вы что тут делаете? – грозно спросил Афанасьев, голосом имитируя самые бойцовские интонации Коляна Ковалева, говорившего с многострадальным чучельником Ковбасюком (последний, кстати, лежал в больнице с сотрясением мозга средней степени тяжести; Колян, сумевший сдружиться с недавней жертвой своего гнева, уже успел с ним выпить за дружбу).
Но вернемся к нашей ситуации. Застигнутый врасплох злоумышленник вздрогнул всем телом, сдавленно пробормотал что-то маловразумительное и, не переставая пятиться, натолкнулся на подоконник.
Это был долговязый, довольно хрупкого телосложения молодой человек лет около тридцати с плохо выбритым продолговатым лицом и глазами очень красивого миндалевидного разреза. Впрочем, глаза – это и все, что было красивого в его внешности. Потому что остальные черты его лица были неправильны и некрасивы – нос картошкой, невыразительный аморфный рот, белесые брови, клочковатая шевелюра, круглый, почти женский подбородок, а фигура, длинная и нескладная, на которой мешком сидела одежда, делала его похожим на пугало в огороде рачительного дачника. Вид его был настолько нелеп и комичен, что вошедшая в комнату Лена вместо того, чтобы испугаться, хихикнула.
– Ты кто такой? – спросил Афанасьев, медленно надвигаясь на попавшего впросак злоумышленника. – Че молчишь, а?
– Вы все неправильно поняли, Евгений Владимирович, – пробормотал тот. – Я просто ничего не…
– Ты что, меня знаешь?
– Да нет, просто Лена… она… – И, словно захлебнувшись собственными словами, он сдавленно сглотнул.
Афанасьев перевел глаза на ничего не понимающую Лену. По ее лицу, как пятно по поверхности скатерти, медленно расплывалось блеклое недоумение.
– Что «она»? Лена, может, это твой родственник? Я чего-то не знаю? – В голосе его неожиданно зазвучали какие-то обреченные, но без какого-либо налета укоризны горькие нотки. Был бы трезвый, ему и в голову подобные мысли не пришли бы.
– Да нет же, господи! – воскликнула она. – Я в первый раз в жизни вижу этого человека!! Как вы сюда попали? Вы что – вор?
— Да… то есть нет… то есть я… – Человек замотал головой, отчего его беспорядочная шевелюра стала окончательно напоминать стог сена, в котором долго ворошили вилами в поисках какой-то особо зловредной иголки. – Я хотел сказать, что вы немного не понимаете…
– Ну так объясните! – окончательно входя в недавнюю гаражную роль Коляна Ковалева рявкнул Афанасьев, наблюдая, как молодой человек продолжает пятиться – уже в самый дальний угол комнаты.
– Я боюсь, что из моего объяснения будет мало толку. – Вор взглянул на часы, и его лицо буквально просияло. – Я прошу вас, повернитесь ко мне спиной и закройте глаза.
– Чев-во? – недоверчиво протянула Лена. – Спино-о-ой? А не добавить ли нам к этой услуге еще что-нибудь: например, сказать, где у меня спрятаны драгоценности. Пока мы спиной стоим – как удобно!..
Человек побледнел так, что на его лбу, собравшемся в напряженные горизонтальные складки, выступил пот.
– Вы не понимаете, – быстро заговорил он. – Вы не понимаете, что потом никакой окулист не исправит того, что… Кстати, какое сегодня число?
– Семнадцатое сентября, – машинально ответила Лена, на лице которой нарисовалось крайнее изумление.
– А год?
«Везет тебе, Владимирыч, на сумасшедших, – проклюнулся дивный голосок беса Сребреника, – один чучельник чуть сам на чучело не пошел из-за белиберды, которую он Николаю Алексеичу втюхивал… второй влез в квартиру и спрашивает у хозяев число и год. У-ух! Наверно, внесет в свою записную книжку как знаменательную дату. Эх-хе-хе-хе!!!»
– Да что это за издевательство? – рявкнул Афанасьев, до которого наконец дошло, что над ними попросту смеются, банально убивая время.
– Да отвернитесь же, чтоб вас! Закрройте глаза!! – неожиданно проклюнувшимся басом, которого никто не мог ожидать от этого нелепого существа, заорал незваный гость. – Быстррро!
Бес Сребреник завыл, и его голос сорвался на какие-то разрозненные металлические звуки, с какими раскатываются по полу вывалившиеся из коробки монеты.
Лицо неизвестного меж тем исказилось так страшно, что Афанасьев и Лена машинально отвернули головы. И тут полыхнуло. Короткая беззвучная вспышка невероятно яркого пламени осветила комнату кошмарным иссиня-белым светом, а потом потемнела и начала медленно таять, как клубы фосфоресцирующего бутафорного дыма, а в воздухе стаей вспугнутых мальков метнулись синие и белые искры, рассыпались и исчезли, словно пройдя сквозь стены. Лена задрала голову вверх и не сразу поняла, что смотрит прямо на стоваттную лампочку, горящую в центральном рожке люстры, и что глаза ее не чувствуют при этом никакого дискомфорта. Ни малейшего.