– Да уж, – ехидно протянул Афанасьев. – Это точно. Парикмахерские услуги на дому особенно любил оказывать.
Боярин Боборыкин испуганно глянул на него и принялся креститься, смутно надеясь на то, что крестное знамение как-то отпугнет или остановит бесов, поумерит их прыть. Но, наверно, это были какие-то особенные бесы, потому что все оказалось абсолютно впустую. Толстая бесовка повторила:
– Так бывает у вас царь?
– О прошлом месяце вот был. Почтил высокой честью. – Боярин клацнул зубами. – Я верный слуга государев, и мой дом…
– Очень хорошо, – перебила Сильвия Лу-Синевна. – А как часто бывает у вас царь?
– Живет он сейчас в крепости Прешпург на Яузе, – глотая воздух, залопотал боярин, – а как вздумается ему потешиться, так и выходит, выкатывается на Москву со своими бе-са… товарищами в делах ратных и государственных.
– Прекрасно, – сказал Сильвия, – будем считать, что организационный вопрос хранения машины в вашем помещении, почтенный Кузьма Егорович, утрясен. Никаких проблем. А что с вашей супругой? Наверно, она испугалась нас? Уверяю, нас нечего бояться, мы чрезвычайно толерантны, особенно к угнетаемым представителям прошедших времен.
Боярин задрал бороду, глядя в неумолимое лицо бесовки, похожее на широкий масленичный блин.
– Проще надо быть, фрау, – шепотом подсказал Афанасьев, – бедный московит перепугался все-таки. Их и так тут Петр Алексеевич муштрует на иноземный лад, а тут еще и вы со своими жуткими «толерантностями» и прочими… м-м-м…
Сильвия Лу-Синевна, отобразив на лице широкоформатное негодование, прервала Афанасьева:
– Попрошу не забывать, Евгений Владимирович, кто именно здесь главный. Я сама принимаю решение о том, как мне следует вести себя с аборигенами.
– Аборигены в Новой Зеландии, а здесь Россия, – отметил неугомонный Афанасьев, однако величественная глава миссии уже отвернулась от него и снова вступила в разговор с многострадальным владельцем дома:
– Рада, Кузьма Егорович, что мы начинаем понимать друг друга. Собственно, я и не сомневалась в этом. Ну что же, теперь хотелось бы немного перекусить и отдохнуть, потому что наше путешествие было очень утомительно и отняло массу сил, по крайней мере у меня.
Боярин Боборыкин снова занял исходную позицию на сундуке. После некоторого колебания он решил перейти в горницу, где обычно трапезничал, и наконец закусить по-человечески со своими странными гостями, которых он боялся, кажется, не меньше, чем самого царя Петра. После недолгого колебания он велел собирать на стол. Челядь захлопотала. Бегали на полусогнутых ногах, страшным шепотом пересказывая уже перевранные по дому побасенки о странном появлении четверки гостей в доме боярина Боборыкина Кузьмы Егоровича. Впрочем, шепотки и загадочные переглядывания не помешали уже через несколько минут подать на стол простое, но очень сытное и немилосердно аппетитное (особенно для оголодавшего в нижней горнице боярина) угощение: щи с жирной ароматной свининой, кашу, заправленную молоком, вкуснейшие пупки на меду с имбирем, нарезанное крупными сочащимися ломтями мясо, жаренное с чесноком, лапшу с курицей, лафитнички с водкой и настойками медовыми и травными. Боярин перекрестил лоб, и его челюсти заработали. Особенной культурой быта в семействе Боборыкиных никто не отличался, так что рафинированная Сильвия Лу-Синевна, изящно нарезая и поедая кусок умело приготовленного сочного мяса, не без отвращения смотрела на то, как боярин чавкает, громко и с удовольствием отрыгивает, ковыряется перстом в зубах и вытирает руки о скатерть и о длинную русскую рубаху менявшего блюда холопа. Кузьма Егорович открыл было рот, пальцем смахивая застрявшую в бороде лапшу, но тут снаружи послышался шум, крики, топот копыт и нестройные вопли. Боярин задрожал, его челюсть отпала, а в глазах появилось смятенное движение, похожее на колебание болотной ряски, когда в нее бросят камень. Кузьма Егорович простонал:
– Господи, спаси и сохрани!.. За что же мне напасти на погибель души моей грешной?!
Звонкий, наглый молодой голос снаружи крикнул:
– Эй, ушлепок, что зенки вылупил! Принимай лихачей да упреди хозяина, что честь ему великая!
Эта короткая, но весьма содержательная речь сопровождалась кудрявыми бранными выражениями.
Кузьма Егорович едва не упал со стула. Этот страшный звонкий голос, эти хитрые ругательные кружева могли принадлежать только одному человеку, самому нахальному и дерзкому на всей Москве, царскому любимцу Алексашке Меншикову.
– Это кто? – спросил Буббер. – Вон как загибает!
– Александр Данилович… – пролепетал боярин, моргая. – Девки! – заорал он на сенных. – Быстро все со столов, несите мне платье в крестовую палату[4], авось государь и не прогневается!
Он оглянулся на гостей. Афанасьев ободряюще подмигнул ему, а Сильвия Лу-Синевна сказала:
– На ловца и зверь бежит, как говорится. Не успели оглядеться, как нужная нам персона сама пожаловала.
– Вы, главное, этого Петру Алексеевичу с Мен-шиковым не скажите, про ловца и зверя-то, – отметил Афанасьев язвительно, хотя по коже пробежали мелкие мурашки. – А то они, пожалуй, начнут разбираться, кто ловец, а кто зверь!
Глухо бухнули двери. Просыпались чьи-то дробные шаги, и мимо гостей из будущего пролетел отрок из числа боборыкинской прислуги с разорванной на плече рубахой и перекошенным лицом. Буббер мотнул головой и быстро проговорил:
– Предлагаю пока что куда-нибудь спрятаться. Не нравится мне все это.
– Да, в молодости Петр Алексеевич был буен, – пробормотал Афанасьев. – Это уж точно. Собственно, он и в зрелости кротким нравом не блистал, иначе разве ему удалось бы столько дел наворочать, и ведь каких дел, понимаешь…
Под аккомпанемент этих хрестоматийных рассуждений Евгения послышался рев. Он явно не принадлежал человеку. Припомнилась знаменитая история с медведем генерала Федора Матвеевича Апраксина, огромным косолапым чудовищем с характерным именем Бес. Этот медведь прославился тем, что учился в особой медвежьей «академии», где животных обучали различным трюкам, а также тем, что победил льва из Сирии. После этого боя медведь Бес то ли по недосмотру служителей зверинца, то ли по иной причине не получил ведра вина, которое полагалось ему после каждого боя. Он рассвирепел, разломал клетку и убежал на волю, где принялся бесчинствовать (вот до чего доводит привычка к алкоголю и абстинентный синдром). Громадный Бес творил все, что приходило в его косматую голову: он вламывался в магазины и лез на постоялые дворы, косматым смерчем проносился по Санкт-Петербургу, его не могли удержать ни замки, ни запоры, ни заборы. По пути он заломал около десятка несчастных жителей города. Наконец медведь-алкоголик попал в винную лавку, где вылакал громадное количество водки и только тут угомонился. К этому времени прибыл взвод солдат, которым было приказано стрелять, как только они увидят зверя. Впрочем, служивые стреляли бы и без приказа – кому хотелось стать бифштексом?