Меня обманули. Я должен был это предвидеть. Я чувствовал, как на моем лбу образуется гигантская буква L. Я чувствовал себя полным неудачником. (3)
— Эй, ребята, копы уже едут. Давай за мной! — я повернулся и побежал в ближайший переулок. Спустя три часа и много миль копы сдались. Благодаря погоне и тому факту, что нам всем удалось сбежать, мои приятели сочли это величайшей шуткой всех времен. Но только не я. Большинство из нас помнит имя человека, с которым ходили на выпускной бал. Я же запомнил только имя девушки, которую так никогда и не попросил.
Положительный момент моего искреннего сожаления состоял в том, что этот инцидент усилил стремление, сопровождающее меня на протяжении всей жизни, лучше понять, почему я иногда принимаю такие тупые решения. Я больше никогда не хотел, чтобы у меня на лбу образовывалась эта гигантская буква L. Кроме того, я вписал еще одну ошибку в свое жизненное резюме ошибок, в свой биографический отчет обо всех премудростях и знаниях.
После окончания школы я поступил в Университет Южного Иллинойса в Карбондейле, штат Иллинойс. Я выбрал это учебное заведение не из-за профессуры, и не из-за специализированных учебных планов, и даже не потому, что он находится в Иллинойсе. Я выбрал его потому, что он располагался в самом центре национального парка, — лесного массива Шони. 275 тысяч акров Национального леса Шони раскинулись на труднодоступной, подвергшейся воздействию ледников, дикой местности Южного Иллинойса между реками Огайо и Миссисипи. Я влюбился в этот край во время моего первого визита в ВУЗ, и на протяжении последующих четырех лет лес продолжал оказывать мощное влияние на мою студенческую психику. Большую часть уик-эндов я проводил в походах с друзьями в самые труднодоступные и малоизученные уголки леса. Названия этих мест — Логово Пантер, Гигантский Город, Тропа Слез и Кухня Дьявола — точно отражали как их недоступность, так и опасности дикой природы, которые они представляли.
В те дни Университет Южного Иллинойса был наиболее известен своими вечеринками в честь Марди Гра, (4) похожих на Хэллоуин. Десятки тысяч студентов ежегодно съезжались в университет на праздничные мероприятия. Город поощрял массовые гуляния, закрывая главную улицу и позволяя изысканно одетым гулякам веселиться и вступать в стычки, пока они буквально не валились с ног. Костюм имел большое значение — вы не просто должны были его носить, вы должны были стать тем, что он выражал: пиратами, блудницами, вампирами и гангстерами. Я обратил внимание, что выбранный костюм во многих случаях являлся хорошим индикатором определяющей доли личности владельца костюма.
Каждый год я одевался одинаково, — как коммандос. Я мало что знал о том, что такое коммандос. В своем незапятнанном невоенном сознании я воспринимал их как некий гибрид Джеймса Бонда и спартанского воина. Мое пристрастие изображать коммандос не имело ничего общего с оружием или взрывами, хотя я определенно считал, что это тоже очень круто. Скорее, то была интрига той роли, которая полностью восхищала меня. В частности, то, что я считал инструментами работы коммандос — маскировка, обман и диверсии, — все это использовалось ради переигрывания противника. С каждым последующим годом, когда я одевался и погружался в роль, я чувствовал себя все более и более уверенным в том, что нахожу свой жизненный путь.
На втором курсе я пошел с друзьями в кинотеатр, расположенный в центре нашего городка, чтобы посмотреть двойной сеанс фильмов «Охотник на оленей» и «Апокалипсис сегодня». (5) Я был загипнотизирован. Меня пленила не музыка, не ракеты и даже не сами фильмы. Вместо этого, наибольшее впечатление на меня произвела тщетность того, каким образом мы сражались на войне, и объекты этой тщетности — храбрецы, которые должны были сражаться. Эти два фильма пробудили во мне интерес к войне во Вьетнаме. Мое новообретенное любопытство заставило меня сделать то, чего раньше не удавалось сделать всем моим академическим курсам — я стал завсегдатаем университетской библиотеки.
Каждый вечер, сидя за одним столом в редко посещаемом отделе архивов периодических изданий, я неделями рылся в толстых черных переплетах старых номеров журнала Life. Я прочел все рассказы о Вьетнаме, но больше всего на меня повлияли фотографии. У меня возникло много вопросов, поэтому я разыскал и переговорил с некоторыми ветеранами Вьетнама, которые в то время преподавали в университете. Они поделились со мной своими взглядами, и чем больше я их слушал, тем больше разочаровывался. Я в целом был раздосадован, потому что, как бы тяжело мне ни было признаваться в то время, я понял, что моя страна проиграла войну. Я был особенно расстроен, потому что чем больше я узнавал о решениях, принятых различными руководителями во время войны, тем больше я убеждался, что именно эти решения, а не враг, привели нас к поражению. Как могло такое множество, казалось бы, ярких и умных людей в нашем правительстве принять столько плохих решений? От Кеннеди и Макнамары и до Никсона и Уэстморленда, — решения, которые они принимали относительно всего, начиная с того, как мы оказались вовлечены в войну, и заканчивая тем, как мы на самом деле воевали, — совершенно сбивали меня с толку.