«Боадицея» подошла ближе, на «Эфришен» выпалили две пушки подветренного борта, и французский флаг пополз вниз под радостные вопли недавних пленников, еще остававшихся на борту.
— Мистер Сеймур, — распорядился Джек, чувствуя спадающее напряжение и разливающуюся в душе умиротворенность, — будьте так добры, примите командование. Что за дьявольщина!?
Это относилось к дюжине матросов «Эфришен», прыгнувших с борта в море и направившихся вплавь к борту «Боадицеи». Сейчас они уже карабкались на борт фрегата, охваченные жуткой смесью из дикого энтузиазма, радости и ярости. Казалось, их головы покинуло всякое понятие о дисциплине, толпой кинулись они на квартердек, умоляя коммодора возобновить бой — они будут драться за него у его пушек, они будут счастливы служить капитану Обри, не то, что всяким меднолобым содомитам. Ведь они знают его, они знают, что от французов останется лишь их вонючий пердеж — и это будет славная расплата за все, что они сделали! Ведь ему взять эту парочку, что высморкаться! «Я знаю, вы сможете это, сэр!» — орал один из них с окровавленной повязкой на предплечье, — «я знаю, ведь я служил у вас на „Софи”, когда вы отымели того дылду-испанца! Не говорите „нет”, сэр!»
— Рад тебя видеть, Херолд, — ответил Джек. — И всем сердцем бы я желал ответить «да». Но ведь ты моряк, глянь на французов, на их курс. Три часа погони точно в кильватер, а к северу — пять французских фрегатов, которые готовы явиться за «Эфришен». Я вас понимаю, парни, но это не прокатит. Давайте-ка, принимайте буксир, и мы потащим вашу баржу в Сен-Поль на переоснастку. А уж после вы сами сможете отплатить французикам.
Гости проводили долгими взглядами «Эстри» и «Ифигению», затем раздался дружный разочарованный вздох, но, будучи моряками, они не нашли, что возразить.
— Как там капитан Корбетт? — обратился Джек к гостям. — Или французы забрали его к себе на борт?
Молчание. Затем ответ:
— Не знаем, сэр.
Он удивленно посмотрел на них. Перед ним был ряд замкнувшихся лиц, редкий мгновенный контакт от сердца к сердцу был потерян, он будто с размаху налетел на кирпичную стену немоты «нижней палубы», скрытной солидарности матросов перед лицом офицеров, которую он знал столь хорошо: часто глупая и ясно видимая, и, однако, непреодолимая. «Не знаю, сэр» — это был единственный ответ, которого бы ему удалось добиться.
Глава 9
«Боадицея» медленно тащила «Эфришен» к югу, проламываясь сквозь подросшие валы, катящиеся навстречу. «Эфришен» сейчас мало отличался по поведению от сырого бревна неимоверных размеров, он раскачивался и дергал буксир так, что мачты «Боадицеи» тяжко скрипели, будто жалуясь на непосильную ношу, а хриплый шепот Сеймура, сорвавшего напрочь голос, требовал от матросов «убрать этот парус, пока все не снесло, живее!» Затем корпус буксируемого судна опасно приближался к корме фрегата, чтоб в следующей момент, свалившись в ложбину между волн, разом вновь натянуть трос, так что он звеня вылетал из воды, роняя капли, готовый порваться от напряжения. Кроме того, «Эфришен» валяло с борта на борт, словно он отплясывал пьяную джигу — и все это добавляло еще риска и трудности в и так нелегкий труд судового хирурга.
Стивен находился на буксируемом судне, помогая бедному мистеру Коттону, старому калеке, который, едва оправившись от приступа дизентерии, оказался просто погребен под свалившимся на него с первых минут боя огромным количеством раненых. Даже сейчас, после того, как удручающе много их умерло, оставалось еще шестьдесят или семьдесят человек, лежащих тут и там на нижней палубе, но места было достаточно — сорок девять человек убили в бою, а пятьдесят французы забрали в плен.
Оставшиеся члены команды и аварийная партия с «Боадицеи», выматываясь до полусмерти, найтовили к сохранившимся от мачт пенькам запасные реи — и в результате после рассвета они смогли поставить три стакселя, словно вернувшие корабль к жизни. Рывки буксира, наконец, прекратились, да и раскачивался «Эфришен» теперь не больше, чем позволено по такой погоде хорошему судну.