Свернувшись калачиком, я расположился максимально удобно, принявшись смотреть в ту самую брешь в стене, наблюдая лишь потемневшее небо. Пальцы на руках и ногах быстро озябли, так что вскоре я перестал их чувствовать, так как на мне была лишь очень лёгкая пижама, а на ногах даже тапочек не было. Лёжа в коробках и стараясь остановить слёзы, я старался понять, почему всё так получилось. Мне было невдомёк, за что именно отец так поступил со мной, ведь раньше он мог разве что подзатыльник мне отвесить, но никогда не бил сильно, даже выпив. Тогда же, после его ударов, я чувствовал себя одним сплошным синяком. Боль от пощёчины казалась мне настолько несущественной, что вскоре я и забыл о ней. Стараясь не сосредотачиваться на этих саднящих тело ощущениях, а думать о чём-то отвлечённом, я задумался настолько, что спустя какое-то время заснул. На помощь я звать даже не пытался, потому что знал – это бесполезное занятие.
На следующее утро я проснулся от скрипа старого замка, который, казалось, никогда в жизни никто и не смазывал, так что он весь покрылся ржавчиной. Вскоре скрипнула уже металлическая дверь, после чего мой отец появился на пороге и остановился там, широко распахнутыми глазами глядя на меня. Может, я был ещё сонный, а может, мне было уже всё равно, но я не отшатнулся от Генри, даже страха перед ним не ощутил. Просто продолжал сидеть в коробках, которые за ночь порвались, ведь спал я в детстве беспокойно. Какое-то время темноволосый мужчина смотрел на меня, не решаясь двинуться с места, после чего, покачав головой из стороны в сторону, быстро подошёл ко мне и, силком вытянув из коробки, крепко обнял. Всё ещё не понимая, что вообще происходит, я лишь безучастно позволял ему чуть ли не рыдать на моём плече, ожидая, что же произойдёт потом. Я почувствовал, как дрожали его руки, а также ощутил всё ещё не выветрившийся запах алкоголя, но не отстранился.
- Прости меня, - зашептал отец, ещё крепче сжимая меня в своих объятиях. – Прости, пожалуйста. Я даже не знаю, что на меня нашло, я не хотел… Правда не хотел, - он отстранился от меня, положив одну свою руку мне на плечо, а второй проведя по моей подбитой щеке. – Прости меня, я больше никогда так не поступлю, обещаю тебе. Да я в жизни больше ни капли в рот не возьму! Только прости меня. Скажи, что прощаешь меня. Прощаешь ведь?
Я заглянул в его тёмно-карие глаза, которые были точно такими же, как у меня, и ничего там не увидел. Вот совсем ничего - ни сожаления, ни каких-либо других эмоций, но всё же поверил Генри. Это же папа, как он мог врать мне? Поэтому, не особо раздумывая, я ответил:
- Я и не обижался.
Да, не обижался. Ведь родители никогда не наказывали меня просто так – лишь за собственные проступки. И, раз отец сказал, что это я был виноват в том, что произошло, мне показалось, что так оно и было. Я действительно начал считать себя виноватым.
Мужчина улыбнулся. Мигом подорвавшись с пола, он схватил меня в охапку, а после, обдавая зловонным дыханием, сказал, что сейчас мы пойдём и обработаем мои раны, а с ушибами будем делать что-то лишь после того, как я отогреюсь. Однако прежде, чем он сделал это, отец взял с меня обещание, что всё, произошедшее в субботний вечер, останется нашим маленьким секретом. И я пообещал, что никому ничего не расскажу, особенно маме, а Генри взамен поклялся, что ничего подобного более не повторится.
Какое-то время всё действительно было так, как он сказал. Мой отец целыми днями искал работу и вскоре, казалось, нашёл место, в котором можно будет задержаться хотя бы на некоторое время. Я заболел, так что сидел дома, лишённый возможности проведывать маму, и только со временем понял, что отцу это было лишь на руку, так как за то время, что я отлёживался в своей комнате, единственный синяк, оказавшийся на видном месте, сошёл. Никаких серьёзных травм у меня не оказалось, а ушибы на руках, ногах и один в районе рёбер разглядеть под свитером никто не мог. Именно таким образом мы скрыли от ничего не подозревавшей Сэм тот инцидент.
Прошло десять дней. Мама обрадовала меня новостью, что буквально через недельки две ей разрешат приходить домой на выходные, а там не за горами и выписка, ведь её состояние явно улучшилось – в частной клинике всё же лечили лучше, чем в государственной. То, что хозяин этой самой больницы обратил на Сэм внимание, можно считать чудом, но с тех пор она очень сблизилась с Эллиотом, они даже стали друзьями, хотя я ему с самого первого дня не понравился. И это стало ещё одним событием, подтолкнувшим отца к повторным попыткам забыться с помощью алкоголя.
Началось всё с того, что его обманули на работе. За всё то время, что он вкалывал, Генри не заплатили ни пенни, после чего он, как позже рассказывала мама, рванул к ней жаловаться на судьбу. Там увидел её с Эллиотом, приревновал, раскричался, поэтому они поссорились, так что в тот день, стоило мне вернуться из школы, я опять увидел выпившего отца. И далее всё повторилось вновь. Я только вернулся домой, как снова почувствовал тот самый ненавистный запах алкоголя, и даже отреагировать не успел, когда снова был схвачен за шкирку.
В этот раз отец не стал бить меня сразу. Он долго и нудно что-то вещал, но я не мог разобрать ни единого слова. От страха у меня словно заложило уши, а в голове проносилась одна-единственная мысль: «Не бей!»
Я верил, что Генри сдержит слово, точнее, я надеялся на это. И на сей раз он меня даже не бил практически. Только кричал, что не хочет видеть ни меня, ни кого-либо ещё, сказал, что ему отвратительны моя мать и я. После этого я получил подзатыльник, а потом опять был, словно щенок, брошен на пол подвала, где вновь оказался заперт. Больно ударившись всем телом во время падения, какое-то время я, словно оглушённая рыба, которую рыбак, вытащив из воды, хорошенько стукнул о землю, лежал не в силах пошевелиться. Да и не особо-то хотелось вставать и что-то делать. Мне вообще ничего не хотелось.
Если в прошлый раз я был настолько шокирован, что не проронил ни слезинки, оказавшись в этом тёмном сыром месте, то во второй у меня уже не получилось сдержать слёз. Я лежал на полу и ревел. Ревел громко, даже не пытался сдерживаться, просто чуть ли не кричал. Генри даже не разозлился, ничего не сказал мне, лишь включил телевизор так громко, что даже мне, сквозь все крики и стоны, было слышно отдалённые голоса актёров, игравших в каком-то фильме. Я долго не замолкал. Не знаю, сколько мог пролежать так, прежде чем успокоился бы окончательно, если бы вдруг не услышал голос, доносившийся с улицы:
- Эй, кто это тут рыдает? Или у меня уже глюки?
Я вздрогнул от удивления, не ожидав услышать кого-нибудь так скоро. С трудом приподнявшись на локтях, посмотрел в ту сторону, где не было кирпича в стене подвала, заметив там чью-то тень. От удивления я даже рыдать перестал, просто смотрел на ту тень, не зная, что должен говорить.
- Эй, - протянул мальчишка, а я сразу понял, что это был подросток, так как голос, пусть и сломался, всё же явно принадлежал не взрослому мужчине. – Если не откликнешься, я просто развернусь и уйду. Так есть здесь кто-нибудь?
Я попытался ответить, но голос охрип от долгого плача, да и нос был забит, так что пришлось прокашляться и несколько раз шмыгнуть, прежде чем удалось сказать:
- Да, здесь я!
- Кто «я»? – спросил незнакомец.
- Фил, - нехотя назвал я своё имя, пусть и чувствовал, что бояться этого человека не стоит. Во всяком случае, пока.
- Фил? Парень, что ли? – интонация того, кто разговаривал со мной, изменилась. – А я думал, что тут девчонка какая-то заперлась и рыдает от неразделённой любви, к примеру. Тебе лет-то сколько, Фил?
Я снова шмыгнул носом, после чего присел на колени, не желая более лежать на полу. Весь мой страх, все негативные эмоции испарились – мною завладел интерес. Сколько ни гулял я по нашему району, никогда не видел здесь детей, я, казалось, был единственным. Поэтому мне очень хотелось узнать, с кем же я разговаривал, к тому же, это было хорошим шансом, чтобы отвлечься и не думать ни о боли, ни о папе.