Напротив, для торгового люда, для буржуазии, чья имманентность опосредована товарно-денежными отношениями, неподотчетность этому эквиваленту как раз и рассматривается как нечто принципиально чуждое, непостижимое и трансцендентное. Сфера неподотчетного в свою очередь разнородна и противоречива: к ней относятся и несправедливость внеэкономического принуждения – та самая, причитающаяся господину дань, о которой говорили Гегель и Кожев, неподкупность чиновников, то есть их неподотчетность всеобщей политической экономии. Эта неподотчетность, будучи трансцендентной, воспринимается как следование священному долгу, по существу, как святое служение. Оно требует высшего для буржуазии напряжения сил и, безусловно, почитается как высшее, как служение на алтаре самой демократии.
Тем не менее наступление на все пережитки гетерономии развивается успешно. Борьба за свободу, конечно же, в первую очередь выступает как истребление заставаемых внеэкономических форм принуждения: никаких ограничений не должно чиниться продавцам и покупателям товаров, в том числе и товару «рабочая сила»; никто не вправе конфисковывать этот товар. Другим естественным направлением этой борьбы оказывается борьба за минимизацию нетоварных отношений, конституирующих государство, – и это естественная реакция класса, осуществляющего свое бытие и свое господство посредством экономических законов, «укорененных» в человеческой природе.
С позиций либеральных мыслителей противостояние государству, отслеживание неотчуждаемых прав человека предстает как чистая и безупречно-нравственная деятельность во имя свободы, речь идет о привычном словосочетании «правозащитная деятельность». Но с точки зрения пролетариата, выражаемой историческим материализмом, правозащитная деятельность есть превращенная форма сущностной экспансии того класса, чье бытие основано на категорическом императиве экономического интереса, поэтому государство, сохраняющее и другой, «гетерогенный» интерес, неизменно оказывается под подозрением у буржуазии и не сразу становится идеальным инструментом ее господства. Так завершившийся к XXI веку переход к служебному государству знаменует решающий «успех» в деле ликвидации гетерономии, то есть государство теперь само себя воспринимает как наемного менеджера, легитимность которого основана на отчислениях налогоплательщиков. Не случайно, что основное обвинение сегодня звучит так: на что вы тратите мои деньги? – то есть оно сведено в принципе к матрице соотношений между продавцом-то-варопроизводителем и покупателем. Попутно, разумеется, торжествует и превращенная форма в виде успеха правозащитной деятельности, постепенной и последовательной демократизации тоталитарных режимов и тому подобных свидетельств или симптомов гомогенизации. Устойчивая (или, если угодно, отстойная) социальность уже достигла мифологизации, то есть возведения своей генеалогии к самой природе, в частности к природе человека[41]. То, что собственный прогресс или прогрессия как бы естественно трактуются в «общечеловеческих» терминах, не представляет собой какого-то особого случая, такова же и феодальная природа вещей или недавние сетования бедных, но гордых чеченцев, что сейчас наступили такие трудные времена, что не каждая семья может позволить себе раба – не прокормить… Господствующий класс вообще склонен рассматривать превращенные формы и попутные обстоятельства как свидетельства собственной укорененности в природе вещей.