Утром нас снова построили на зарядку. Опять мы бежали! Однако еще вчера я по дороге заметил здание, о котором мне сказали, что это санчасть. Манящие милые окна!.. И вот, когда мы бегом возвращались обратно, со мной случился обморок. Всё было, как при тяжелых случаях эпилепсии. Первым ко мне подбежал Антон, похлопал по щекам и приказал немедленно нести меня в заветное здание, до которого было рукой подать. Подействовали несколько таблеток, которые я прихватил из дома: доктор сразу определил меня в санчасть.
Проснулся я в тесной палате, битком набитой кроватями в два яруса. Первым делом пожаловался врачу на свое пошатнувшееся здоровье и пригрозил умереть, если медицина не найдет способа уволить меня из армии. Доктор мою тираду внимательно выслушал, но потом молча, как медведь, удалился. Я огляделся и, увидев, что не один, стал потихоньку рассматривать товарищей по несчастью — или, скорее всего, наоборот. Их набралось человек двенадцать. Увы, всё какие-то серые мышки… От досады я заснул. Меня разбудил белокурый, щупленький, с милой мордашкой сержант-фельдшер, который пришел делать мне укол. Впервые я применил задницу не по назначению. Я спросил, как его зовут, на что он ответил, что его следует называть „товарищем сержантом“. Но, видимо, в моих глазах было столько теплоты и блядства, что он тут же добавил: „Юра“. Обменялись любезностями типа „Очень приятно“, после чего я попросил его измерить давление, на что он посоветовал мне зайти к нему в фельдшерскую через полчаса. „Уж от такого красавчика у меня не только давление поднимется!“ — подумал я и стал считать минуты.
Юру я застал склонившимся за шахматной доской. Он уже успел сделать свою работу по обкалыванию молодых задниц и всецело отдался решению какого-то этюда или задачи. Увидев меня, не смог скрыть улыбку, но всё же строго заметил, что я пришел на десять минут раньше. Потупив глазки, я скромно извинился и сел за стол, вытянув руку и опрокинув при этом черную ладью. Давление оказалось нормальным, ладья вернулась на свое место. Я предложил сержанту сыграть пару партий в шахматы и без труда их выиграл, после чего помог решить мучившую его трехходовку. Завязался разговор. Сначала мы долго говорили о шахматах. Я даже успел приврать, что проиграл Карпову в сеансе одновременной игры только на сто двадцать каком-то ходу. Восхищению Юрки-провинциала не было предела.
Поговорили о Карпове. Я вскользь упомянул, что он гомик, хотя на самом деле такими сведениями и не располагал. Как бы кстати спросил, борются ли в армии с таким злом, как гомосексуализм. Юра в недоумении пожал плечами и ответил, что не встречал ни одного гомосека. Тут уж буйство моей фантазии предстало во всей красе. Я ему такого нарассказал! Правда, якобы не про себя. По блеску его глаз я понял всё. Остальное было делом техники. Но тут, откуда ни возьмись, появился Юркин шеф, мой лечащий врач. Разговор едва успели перевести на другую тему. Обнаружилось, что я неплохо пишу каллиграфом. За это врач предложил мне стать по совместительству „придворным художником“ и тотчас же начать писать стенгазету. Я с радостью согласился, прикинув, что у меня будет масса времени для общения с Юриком.
Наступил вечер. Я мирно посапывал в своей кроватке, когда зашел Юра с пачкой разноцветных фломастеров. Сердце мое бешено забилось, когда я спускался в фельдшерскую. Дверь изнутри закрылась на ключ. Между мной и Юркой была лишь пачка фломастеров. Юрик пытался вручить ее мне, но я крепко схватил его за руку. В мгновение ока сержант оказался в моих объятиях. От первого поцелуя он растаял. Минут десять, если не больше, мы стояли посреди комнаты и целовались. Руки мои тщетно пытались нащупать нечто, присущее мужчине, и, наконец, наткнулись на что-то, напоминающее пипетку. Сей конфуз меня особо не расстроил, и я медленно ввел с таким трудом найденное себе в рот. Ноги его дрожали и подкашивались, еще бы минута — и уже мне пришлось бы выполнять роль фельдшера. Юру спасла моя сообразительность: я вспомнил, что есть такая подходящая для этого случая вещица, как „sixty nine“. Мы улеглись валетом прямо на полу. Бедный Юрик так испугался, увидев перед носом то, что никогда так близко не видел! Пересилив себя, он начал исправно вторить моим движениям…
Рано утром пришел доктор и узрел шикарную стенгазету. Она была сделана лишь наполовину, но даже в таком виде вызвала у лейтенанта чувство, похожее на экстаз. Так я второй раз за утро удостоился похвалы. Довольный и вычерпанный, я отправился спать.