В помещении было шумно и многолюдно. В основном все занимались составлением списков и их последующим анализом. Начинали со списков известных радикальных активистов, за ними следовали списки людей, которые не попали в эти списки, – подозреваемых, чья вина не была доказана. Компьютерные базы данных выдавали на принтеры подробную информацию о деталях происшествия – modus operandi,[8] место действия, разные мелкие факты, касающиеся черного американского пилота и тех следов от шин на снегу, которые обнаружили на покинутой ферме в Пиренеях после того, как нашли брошенный вертолет.
В противоположном углу зала с наушниками на голове сидел Б.Л. Хойт и слушал какую-то запись – возможно, заявление Фэрли, – с идиотическим спокойствием уставив глаза в потолок. Конец ленты соскочил с пустой бобины и стал вращаться вместе с наматывающей катушкой, болтаясь в воздухе; Хойт продолжал сидеть в той же позе.
Фред Кайзер грохнул трубкой о телефон и, повернувшись к Лайму, прорычал:
– Проклятье.
– Что?
– Да нет, я так. Просто подумал, как все это ужасно.
– А…
Сигарета Лайма дымилась на краю стола и наращивала пепел, все ближе подбираясь к дереву. Он спас стол от возгорания, осторожно взяв окурок и переправив его в пепельницу.
– Моя жена думает, что она психоаналитик, – сказал Кайзер.
– Да ну?
– Да, представляешь, прихожу я домой завтракать, а она битых полчаса твердит мне про этих ублюдков, подвергая их психоанализу. Все, что мне нужно, это чашка кофе и яичница с беконом, но вместо этого я должен слушать, почему, по ее мнению, они вздумали похитить Фэрли.
– И почему же? – Лайм отложил прочитанную распечатку и взял другую.
– Я особенно не вслушивался. Ну, вроде того, что в детстве от них отказались родители и так далее. Все это дерьмо. Но я тебе скажу, почему они это сделали. Потому что кому-то это было нужно. Кто-то их завербовал, кто-то натренировал, кто-то запрограммировал. Кто-то взял кучку этих чертовых кретинов, запустил их, как заводных солдатиков, и направил на Клиффа Фэрли. Точно так же, как тех семерых придурков запустили в Капитолий с набитыми взрывчаткой чемоданами. А мы теперь должны узнать, кто это сделал и почему. Ты сам-то как думаешь, откуда ветер дует – из Москвы или Пекина?
– Не знаю. – Лайм не любил, когда всю историю человечества объясняли тайными заговорами.
– Ладно, разберемся. Настанет день, когда все эти проблемы будут решаться с помощью морской пехоты. Мы будем отправляться в любую точку мира со своими пушками и забирать с собой каждого паршивого американца, не говоря уже о президенте.
– Интересно, куда ты намерен отправить пехотинцев, Фред? И в кого они будут стрелять?
– О-о!
Телефон снова зазвонил, Кайзер рванулся к аппарату, схватил трубку, начал что-то говорить и слушать. Лайм вернулся к своим бумагам. В политике Кайзер был ребенком, но Лайма это не беспокоило: люди его сорта обитали в замкнутом мире технических устройств, им нужна была не реальность вообще, а голые факты.
Кайзер повесил трубку:
– Почему это был Фэрли?
Лайм взглянул на него.
– Я понимаю, что он был доступен и все такое. Но этот сукин сын – чертов либерал. А дело все в том, что им был нужен настоящий американец. Тот, кого они ненавидят.
– Сомневаюсь. В козлы отпущения обычно выбирают самых безобидных.
– Почему?
– Не знаю. Ацтеки использовали для жертвоприношений девственниц.
– Знаешь, иногда тебе совершенно отказывает здравый смысл.
– Верно, – сказал Лайм. – Товар поступает по мере необходимости.
– Что?
– Ничего.
– Нет, тебе точно надо провериться.
Лайм закрыл глаза и кивнул. Когда он опять их открыл, они смотрели на часы; и в этот момент, словно повинуясь его телепатическому сигналу, в комнате появился Саттертуэйт.
Он влетел в зал в длинном развевающемся пальто, как маленький вихрь, еще более хаотичный и разбросанный, чем обычно; резко остановился, обвел комнату близорукими глазами и громко сказал, стаскивая с себя пальто:
– У какого-нибудь есть важная информация? Нет? Но она должна быть очень важной, или оставьте ее на потом. Так есть или нет?
Тишина, как в школьном классе, где робеющие ученики не решаются поднять руку, чтобы дать правильный ответ. Саттертуэйт бросил в зал испытующий взгляд и быстро пробежал глазами по лицам. Увидев Лайма, он поднял руку, вытянул указательный палец и повелительным жестом поманил его к себе:
– Идемте.
Не дожидаясь ответа, он вылетел обратно в дверь. Лайм поднялся на ноги, коленом оттолкнув кресло, и почувствовал взгляды, направленные на него со всех сторон. Кайзер пробормотал:
– Держись начеку с этим сукиным сыном.
Лайм нашел Саттертуэйта в коридоре, где тот открывал один из кабинетов с надписью «Вход воспрещен». Они вошли в комнату. Это был небольшой конференц-зал, без окон, с голыми стенами и жужжавшими на потолке вентиляторами. Восемь тяжелых кресел, полированный стол из орехового дерева, в углу маленький столик для стенографистки. Лайм закрыл за собой дверь, поискал глазами пепельницу и направился к ней.
Саттертуэйт сказал:
– Полагаю, у вас есть гипотеза. – Ледяная вежливость.
– Гипотез хоть пруд пруди.
– Расскажите мне.
– У нас нет времени обсуждать каждую захудалую мысль, которая может прийти мне в голову.
– Дэвид, если я прошу вас высказать мне свои соображения, значит, у меня есть для этого причины.
Лайм бросил на него хмурый взгляд:
– Интересно, каким образом вы пришли к заключению, что я имею сообщить вам нечто ценное?
– Это не заключение, это предположение. И высказанное не мной, а Акертом. Он видел, как вы уставились на карту с таким видом, как будто читали на ней тайное сообщение, написанное симпатическими чернилами. Давайте выкладывайте, Дэвид, у меня действительно нет времени вытягивать из вас слово за словом.
– Если бы у меня действительно были ценные идеи, неужели вы думаете, что я стал бы их скрывать? Кто я, по-вашему, такой?
– Думаю, вы не хотите, чтобы я отвечал на этот вопрос. Ни к чему бросаться лишними словами.
– Ладно, я признаю, что у меня была идея, и я поиграл с ней какое-то время, пока не понял, что это пустой номер. Беда в том, что в ней чересчур много всяких «если». Это даже не теория, это облачный замок. Действуя в этом направлении, мы зря потратим время, которое нам нужно для реальных дел.
Саттертуэйт откинулся на спинку кресла, недвусмысленно демонстрируя недовольство и решимость продолжать беседу:
– Мне кажется, я догадываюсь, о каком направлении вы говорите. Значит, вы не хотите ввязываться в это дело? Послушайте, Дэвид, речь идет об одном из самых гнусных преступлений века. Они взяли не просто заложника – они взяли человека, который представляет огромную ценность для всего мира.
Лайм что-то невнятно пробурчал.
– Дэвид, мы говорим об экстремальной ситуации. Очень серьезной.
Лайм смотрел на свои ботинки, как будто стоял на подоконнике, разглядывая сквозь дым растянутое пожарными спасательное полотно.
– Знаю, – ответил он. – Но я терпеть не могу любителей, которые пытаются указывать профессионалам, как им нужно делать их работу.
– Ладно, кончайте это. Или вы думаете, что я сам напросился на это место? У меня и без того полно важных дел, Дэвид, и я здесь не для того, чтобы стяжать лавры. Просто я могу делать эту работу лучше, чем другие.
– Скромность всегда казалась мне переоцененной добродетелью, – пробормотал Лайм.
Саттертуэйт смерил его холодным взглядом:
– Вы появились на свет с нюхом прирожденной ищейки, который другие люди не могут развить в себе за годы тренировок. Когда речь идет об операциях в западном Средиземноморье, вы единственный живой эксперт, о котором стоит говорить. – Саттертуэйт на мгновение умолк, чтобы затем завершить удар: – А когда речь идет о Западной пустыне, обращаться к кому-нибудь другому просто не имеет смысла.
– Я не был там со времен Бен Беллы.[9]
– Но я попал в точку, верно?