Завулон поднял голову к солнцу, быстро пробормотал что-то на непонятном языке, с негодованием посмотрел на наместника, сплюнул на землю и бросил посох прямо перед мордой осла. Не удерживаемое никем животное, в испуге поднялось с земли и хотело уже дать деру, но Темиш-паша выскочил вперед, схватил его за повод и со всей силы огрел его своим увесистым кулаком промеж длинных ушей. От сильного удара по голове, старый драный ишак притих, упал обратно на пятую точку и словно потеряв последние остатки природного инстинкта самосохранения, смерился воле Темиша, обводя пространство вокруг себя мутным взглядом вылезших из орбит старых подслеповатых глаз.
– Взять их! – отдал распоряжение страже, Фархад Абу-Салим.
Солдаты мгновенно выполнили приказ наместника, скрутив, обоим упрямым иудеям, руки за спиной. Темиш-паша аккуратно развязал завязки одного из мешков, висевших на спине ишака, и запустил туда дрожащую от жадности руку. Вместо привычного холода и звона благородного металла, его пальцы наткнулись на что-то непонятное. Это нечто, издавало при перемешивании и зачерпывании неприятный, глухой звук. Темиш-паша ухватил из мешка полную пригоршню содержимого и извлек на свет. Вместо ожидаемых золотых монет, взору собравшихся предстала горсть мелкой речной гальки. Разочарование Фархада и Темиша было столь велико, что они на миг потеряли дар речи. Темиш-паша разжал пальцы и все содержимое, с глухим стуком, упало и ударилось оземь. Не веря своим глазам, Темиш-паша выхватил из-за пояса кинжал и распорол весь мешок с низу до верху. На землю посыпалась очередная груда мелких камней, а среди них, поблескивала одна золотая монета. Темиш распорол и второй мешок, но результат был тот же. По бокам старого осла выросли две кучки из мелкой гальки, которые украшали две золотые монеты. Трясущимися уже не от жадности, а от безудержного гнева руками, Темиш-паша подобрал монеты, внимательно осмотрел их, а затем протянул Фархаду. Тот в недоумении взял их, зажал между указательными и большими пальцами в обеих руках, бросая глупый взгляд то на монеты, то на кучки гальки, то на иудеев. Так и не поняв, что произошло, наместник изумленно произнес, обращаясь к Завулону:
– Что это, мудрец?
– В одной руке, Фархад, ты сейчас держишь остатки своей совести, а в другой, остатки разума. Внимательно посмотри на них, к великому сожалению это то, что у тебя осталось!
– А где же обещанное золото, мудрец?
– Ты еще не понял, Фархад, что все золото твоя жадность превратила в камни. Вели пересчитать их своим людям, и ты убедишься, что их здесь ровно три тысячи без двух золотых монет.
– Ты, что, издеваешься надо мной? – в гневе закричал наместник.- Ты, Темиш, этих двоих волоки в Анжи-крепость и отправь людей к купцу Аарону. Пусть его тоже приведут ко мне, а заодно и перевернут весь его дом.
Фархад Абу-Салим резко повернулся, уселся в носилки и отдал приказ рабам:
– Живо несите меня назад, да поторопитесь, а не то велю с вас живьем содрать шкуру!
Место, куда стража приволокла и бросила связанными, по приказанию наместника, Изобара и Завулона, находилось в северной стороне Анжи-крепости и примыкало прямо к крепостной стене. К великому удивлению обоих узников их не швырнули в общий зиндан, как полагалось, а поместили в отдельное узилище, которое располагалось в подвале смотровой башни. В плане, эта башня представляла собой квадрат, десять на десять метров, и в высоту составляла около двадцати метров. По всей видимости, башня была построена еще во времена владычества хазар, так как ее макушка представляла собой не обычный для архитектуры мусульманских городов того времени купол минарета, а заканчивалась небольшой открытой смотровой площадкой с установленной на ней небольшой метательной баллистой. Деревянные балки и опоры поддерживали крепкую восьмиконечную крышу, которая защищала это древнее сооружение от дождей и ненастий. Солнце вставало над Семендером именно со стороны этой башни, поэтому стража на ней привыкла к яркому солнечному свету по утрам.
Эту угрюмую смотровую башню Анжи-крепости, жители Семендера называли по-разному. Одни называли ее вратами колодцев, из-за подземелий у входа в башню, в которых содержались заключенные. Другие прозвали ее башей правосудия за то, что несколько поколений наместников Абескунской низменности, творили за ее стенами акты справедливости. Но большинство жителей города называли ее башней Альгамбра, что в переводе с арабского языка означало красная башня. Вероятней всего, это название произошло от цвета высушенной солнцем глины и кирпичей, из которых и была построена смотровая башня. Правда, некоторые, кому довелось побывать в ней и вернуться назад в Семендер, уверяли обратное. Те счастливчики, которые вернулись оттуда живыми и невредимыми, доказывали, что название Альгамбра, башня получила из-за длинной темной лестницы ведущей наверх, которая освещалась светом красного пламени все время горевших факелов.
У входа, башня Альгамбра, имела большую подковообразную арку, которая находилась внутри неправильного четырехугольника, выложенного из камней, над сводчатой перемычкой которой, внимательный глаз мог разглядеть вырезанную в каменном углублении руку. Одни считали, что эта рука отводила дурной глаз от правителей города, другие считали ее символом Корана, так как пять пальцев представляли собой пять основных заповедей ислама: Единство Бога, молитву, пост в священный месяц, благотворительность и паломничество в Мекку.
Фархад Абу-Салим, вернулся в Анжи-крепость в подавленном и поганом настроении. Злость и негодование кипели в его душе.
– Как это так, эти иудеи провели меня вокруг пальца и посмеялись над моим величием. Ну, ничего, это им с рук так просто не сойдет. Мой палач уж постарается на славу и выбьет из них сведения, где они припрятали золото. Он из них всю душу вытрясет, не было такого случая, чтобы кто нибудь не заговорил, – про себя размышлял он.
Жаждая мести, Фархад велел рабам нести носилки не как обычно во дворец, а к арке башни Альгамбра. Едва ступив на землю, не обращая внимания на приветствие стражи, он направился наверх, в святая святых, в мрачную комнату, расположенную под самым куполом башни, где он, как и его предшественники на протяжении нескольких веков, творил правосудие над своим народом.
Смотровая башня Альгамбра, имела одну большую просторную комнату с четырьмя большими восьмиугольными окнами, выходящими на четыре стороны света. Наверх башни, и в правду, вела узкая темная лестница, освещенная красным светом горящих факелов, по которой, сейчас поднимался Фархад. Проделав весь путь без остановки, на одном дыхании, он добрался до входной двери в зал правосудия, вход в который находился между северным и восточным окном. Тяжело дыша, Фархад Абу-Салим, толкнул рукой дверь и вошел внутрь.
Посреди комнаты стоял большой овальный стол, заваленный свитками, наполовину исписанными текстами на персидском языке. Под пергаментными свитками можно было обнаружить несколько книг в кожаных переплетах. Тут и там, на столе, валялись различные вещицы и никому не нужные мелочи. Перед столом стоял массивный стул, больше похожий на деревянный трон. Если бы в эту залу башни Альгамбра, попал бы посторонний, ничего не знающий человек, то он бы, наверняка подумал, что место за столом на стуле-троне, должен занимать какой-то восточный чародей, но не никак не наместник провинции Иранского падишаха.
Фархад Абу-Салим тяжело опустился на стул и положил руки на поверхность стола. В комнате было прохладно. Мрачные, толстые стены старой башни никогда не прогревались до нужной температуры даже летом, а темные окна, закрытые мутной слюдой, не пропускали достаточно света.
– Эй, кто там есть в низу? – громко прокричал Фархад.
На лестнице послышался тихий шорох шагов и через пару минут в залу вошел векиль Абдурахман.
– Мой господин, – молвил он, – как только я узнал, что вы прибыли в крепость и сразу направились сюда, я сразу поспешил к вашей милости. Не угодно ли вам чего-нибудь?
– Угодно! Вели принести и растопить жаровню с углями, а то здесь что-то прохладно после дневного городского зноя. Да вот еще что, как только вернется Темиш-паша, пусть сразу идет сюда.
– Будет исполнено, мой господин, – векиль поспешно удалился, оставляя Фархада наедине со своими мыслями.