Его передернуло.
— А когда вы проснулись, — спросила она спокойно, — где очутились вы, когда проснулись? Не бойтесь сказать мне.
— В первый раз я очутился в дальнем конце обеденного салона. Я держал руку на двери, ведущей в буфет.
— Да, а в следующий раз?
Аркуларис пытался в ужасе закрыть глаза: он чувствовал, что вот–вот сойдет с ума. Его губы шевельнулись раньше, чем он начал говорить, и когда он наконец заговорил, то очень тихо, почти шепотом:
— Я был внизу трапа, ведущего из буфета в трюм мимо холодильной установки. Было темно, и я полз на руках и коленях… полз на руках и коленях…
— Боже! — сказала она, и опять, — Боже!
Его жутко затрясло, он почувствовал, что и руки тоже дрожат от плеч до пальцев. И тогда он безошибочно уловил выражение ужаса, нараставшее в глазах
Клариссы, и выражение понимания, как если бы она увидела… Она сжала его руку еще крепче.
— Вы думаете… — шепнула она.
Они пристально смотрели друг на друга.
— Я знаю, — сказал он, — и вы знаете… Еще два раза, еще три раза, и я увижу перед собой пустую…
Тогда они впервые обнялись — у границы бесконечности, на последней заставе конечного. Они прижались отчаянно, безнадежно, и, рыдая, целовали друг друга, пристально глядя какой‑то миг и снова закрывая глаза. Она целовала и целовала его со страстью, будто на самом деле пыталась передать ему свое тепло, свою жизнь.
— Какая нелепость! — воскликнула она, откинувшись назад и не отнимая ладоней с его лица, ладоней, влажных от слез. — Какая нелепость! Этого быть не может!
— Это есть, — медленно сказал Аркуларис.
— Но откуда вам знать?.. Откуда вам знать, где…
Впервые Аркуларис усмехнулся:
— Не бойтесь, милая, вы хотели спросить, где гроб?
— Откуда вам знать, где он?
— Мне и не надо знать, — сказал Аркуларис. — Я в нем уже почти весь.
Перед тем, как расстаться тем вечером, они заказали несколько коктейлей с виски.
— Устроим веселье! — сказал Аркуларис. — Самое главное, чтобы мы были веселы. Может, и сейчас окажется, что всё вздор, ночной кошмар, и мы оба проснемся! Даже и сейчас, учитывая скорость моих путешествий, у меня еще две ночи! Пока еще так далеко до этой звездочки.
Пастор разминулся с ними в дверях.
— Что так рано почивать отправились? — спросил он. — А я еще надеялся сыграть с вами в шахматы.
— Да, пойдем отдохнуть. А как насчет завтра?
— Тогда завтра, мисс Дин! Спокойной ночи!
Они обошли один раз вокруг палубы, склонились на поручень и смотрели в туман, который был гуще и белей, чем всегда. Судно еле двигалось, двигатели работали медленнее, глуше, дальше, и через равные промежутки времени раздавался траурный долгий дрожащий крик туманной сирены. Море было тихим, волны нежно касались борта судна, и плеск их был ясно слышен в глубокой тишине.
— В такую ночь… — мрачно процитировал Аркуларис.
— В такую ночь…
Их голоса повисли в ночи, их время остановилось, они были счастливы бесконечный миг. Расстались они, наконец, будто по молчаливому согласию, почувствовав несуразность происходящего.
— Будь хорошим мальчиком и прими на ночь бром! — сказала она.
— Да, мамочка, я приму лекарство!
В каюте он приготовил очень большую дозу брома, очень большую дозу и лег в кровать. Заснул он сразу, чувствуя еще большую слабость и изнурение, чем прежде, но эта слабость была такой восхитительно сладкой. И долгий, щедрый, безумный, головокружительный взмах… Большой круг… скоростная магистраль к Арктуру…
Всё было как прежде, но гораздо быстрее. Никогда раньше не несся Аркуларис с такой небывалой сверхъестественной скоростью. В мгновенье ока он уже был за Луной, промчался мимо Полярной звезды, которая будто стояла на месте (а может быть, и в самом деле стояла на месте?), облетел Плеяды по длинной светлой кривой, прокричал морозное приветствие Бетельгейзе и взял курс на крохотную голубую звездочку — маячок на пути к Неведомому. Вперед к нехоженым просторам! Ну, крепись, старина, и крепче держи зонтик! Подтяжки не забыл? Смотри, чтобы шляпу не сорвало! Через минуту вернемся к Клариссе с перышком мороза, с веточкой времени, со снежинкой Аб–солёта, или как его там? Абсолют? Ах, салют! Лют… Только не проснуться… только не надо просыпаться… только если не проснемся в этом пространстве–времени… где‑то или нигде… в холоде и мраке… Cavalleria Rusticanaхнычет среди пальм; коль одинок… и если ты… гроба для бедных — не гроба, не гроба, не гроба, о Боже, не гроба, а свет, привет и белый цвет, и блеск, и легкое круженье надо всем — и замерзаю–замерзаю–замерзаю…