— Не Бантинга ль я вижу пред собой? — воскликнул он и зашагал навстречу ему через свернутые в трубку дорожки и куски линолеума, роняя по их адресу: — Прочь, ненавистные поддельные ковры! — Он то пожимал руку мистера Бантинга, то похлопывал его по плечу, то игриво тыкал костлявым пальцем в живот. Он немедленно понес какую-то чепуху вроде: «Привет тебе, ты светлый дух, не птица», и «На смену тьме и льдам идет, сияя, лето», и хотя мистер Бантинг понимал, что это всего-навсего стихи, он так, растрогался этим искренним изъявлением дружбы, что должен был вынуть сигару изо рта и несколько раз подряд шумно высморкаться — только после этого он несколько успокоился.
Потом они пошли в кафе Мак-Эндрью (Кордер, махнув на все рукой, ушел, никому не сказавшись, и даже особенно настаивал на этом), и там Кордер вывел официанток из послеполуденной дремоты, проскандировав во весь голос: — Вы, черные, полуночные ведьмы, какое здесь творите колдовство? — По мнению мистера Бантинга, он, пожалуй, хватил через край — ведь они всего-навсего пользовались короткой передышкой между обедом и пятичасовым чаем. Все официантки помнили мистера Бантинга, они бросились к нему, они наперебой хлопотали о чае, одна даже погладила его по голове, так что он опять расчувствовался. Он и понятия не имел, что его здесь так любят. «Видно я и в самом деле не такой уже плохой человек», — подумал он.
Потом они с Кордером пили чай и сплетничали самым непозволительным образом. Кордер то наклонялся к нему и шептал на ухо, то откидывался назад для усиления эффекта и жестикулировал папироской. У Брокли были большие перемены, совершенно непредвиденные. Вентнор ушел, Слингер ушел, — и оба не просто ушли, а с треском. Обнаружены злоупотребления. Мистер Бантинг насторожил уши.
— Феноменальные, — сказал Кордер.
— Не может быть! — отозвался мистер Бантинг, мысленно отмечая этот непонятный, но чрезвычайно красивый эпитет; и пожелал узнать, что же все-таки сталось с Вентнором и Слингером.
— С замкнутыми нечистой совестью устами они исчезли с глаз, — ответствовал Кордер и, подумав, пояснил: — В тартарары. — Ничего более определенного мистер Бантинг от него не добился. В магазине, по словам Кордера, появились новые лица. Фирма Брокли теперь входила в торговое объединение и, сколько можно было судить по изложению Кордера, пересыпанному цветами красноречия, вернулась к старому и опять держала курс на высокое качество товаров, плюс некоторая реорганизация методов.
Потом он повел мистера Бантинга, еще не переварившего всех новостей и размышлявшего главным образом в судьбе Вентнора и Слингера, в отдел скобяных товаров представил новому заведующему, суховатому джентльмену из Манчестера, довольно любезному и, кажется, деловому. На него, впрочем, знакомство с мистером Бантингом, как ни странно, не произвело большого впечатления.
— Теперь у нас все делается так, как принято в Манчестере, — сообщил ему потом Кордер. — Они там, в Манчестере, знают, как надо.
На минуту перехватив нить разговора, мистер Бантинг успел все-таки сказать Кордеру, что приехал в город на собственной машине марки «конвэй», и если Кордер собирается обзавестись надежной машиной, так лучше этой ему не найти; сообщил кстати, что сыновья у него на хорошей дороге и что он вообще живет хорошо и чувствует себя отлично, потому что на ночь обязательно принимает от печени щепотку соды в стакане горячей воды и рекомендует Кордеру делать то же в качестве профилактической меры. Наконец, и очень неохотно, он расстался с Кордером и фирмой Брокли.
Это был один из счастливейших дней его жизни, особенно когда он вспоминал про Слингера и Вентнора. Куда же они все-таки девались? В тартарары? Гм... За такие дела полагалось бы попасть в кутузку. Странно все-таки. Не забыть бы справиться об этих тартарарах в толковом словаре.
Он зашел в гараж за машиной и скоро затарахтел, направляясь к северу, в Линпорт, где ему надо было получить с жильцов арендную плату.
Он всегда чувствовал себя особенно независимо, когда сидел в движущейся машине. Кабинка из стекла и металла отделяла его от всего остального мира, и, сидя за рулем, он, точно на корабле или на самолете, мужественно боролся с ветром и дождем. И машина попалась славная. Дорогой он часто об этом думал. Иногда, поддавшись духу авантюризма, он позволял себе увеличить скорость до сорока километров. На этой скорости он даже самые крутые подъемы одолевал без труда.
И вот как раз в такую минуту, когда гордость собственника громче всего заговорила в нем, мотор вдруг заглох. Каждому такие минуты известны по опыту. Машина шла прекрасно и как раз поравнялась с коттеджами, — он ушел всего на четверть часа, а вернувшись, обнаружил, что она заупрямилась и отказывается двинуться с места. Он нажимал на стартер, пробовал заводить мотор от руки, потел и пыхтел. И никаких результатов — короткая сердитая вспышка в моторе, потом упорное молчание. Мистер Бантинг чувствовал, что он становится смешон. Он знал, что такие доки, как его сын Крис, приподняли бы капот, что-то с чем-то соединили бы или даже просто стукнули по мотору кулаком и он бы сразу заработал и больше не доставлял бы никаких хлопот. А если заехать в гараж, с него сдерут пять шиллингов, да еще посмеются над простачком. Кстати и гаража поблизости не было; кажется, до гаража надо было проехать несколько миль.