— Увянь, прекрасная роза, — бормочет он, нюхая поднесенный ему букет.
— Чего? — говорит Оски, подозревая его в неблагодарности. С недавних пор ему стало приходить в голову, что Бантинг иногда как будто прохаживается на его счет. — Если они вам не нравятся, Бантинг...
— Нравятся, нравятся, Оски, это есть такие стихи, — кротко говорит мистер Бантинг.
— «Увянь, прекрасная роза» — стихи? — презрительно возражает Оски. — Чудные стихи, на мой взгляд. Ни рифмы, ничего. Вы бы лучше спасибо сказали. С меня бы и довольно.
— Спасибо, — говорит мистер Бантинг самым ласковым голосом. — Только это проза, Оски.
Он оставляет соседа слегка уязвленным и несет розы в дом. Когда он по-настоящему уйдет на покой, он тоже будет растить розы, много роз всяких сортов. Заведет оранжерею и садовника. Да и мало ли еще что.
Он садится в кресло и сразу принимает самую удобную позу. Никогда раньше кресла не казались ему такими удобными, должно быть, они, как скрипки, с годами становятся лучше. Набив трубку, он опять откладывает в сторону, стараясь вспомнить, о чем же это он думал. Что-то надо было сделать или сказать — не припомнишь, что именно. Ну, потом само собой всплывет.
Он задремал, и вдруг шаги разбудили его.
Перед ним стояла Джули, в шляпе и пальто, видимо, собираясь уходить.
— Здравствуй, папочка, — сказала она и, видя, что отец один, подошла поближе и прижалась щекой к его лицу. — Папочка, не одолжишь ли ты мне пять шиллингов до жалованья? Я видела очень милую шляпку. Это в последний раз, дорогой папочка.
— Посмотрим, — ответил мистер Бантинг, роясь в жилетном кармане с той же напускной серьезностью, с какой, бывало, искал медную монетку для Джули, когда она была ребенком. Но у него оказалось всего четыре шиллинга шесть пенсов. И с некоторым опозданием — теперь с ним это бывало сплошь и рядом — он припомнил, что эти деньги отложены им на бутылку виски.
— Больше у меня нет, — сказал он с грустью, и они оба замолчали.
Вдруг Джули раскаялась. — Не надо, папа. Я не знала, что ты без денег. Это не так важно.
Она собралась уходить, но он удержал ее за руку и почти судорожно вложил деньги ей в ладонь.
— Ничего, детка, возьми. В подарок, поняла? — Он посмотрел в миловидное юное личико, в ясные глаза. — Уходишь? Смотри, будь осторожна, детка, — заботливо сказал он. — Ты у меня быстро растешь. Почти уж совсем взрослая женщина.
В прихожей она обернулась и еще раз посмотрела на отца. В нем было что-то новое, чего она до сих пор не замечала, — лицо какое-то серое и движения медленные, и весь он такой усталый. Он сидел, уйдя в свои мысли, слепой и глухой ко всему окружающему, точно позабыв про нее.
И вдруг она ясно увидела, что ее отец стареет.
Она тихонько вернулась, обняла его за шею, прижалась теплыми губами к его щеке и нежно шепнула:
— Папочка, милый, я так тебя люблю!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ МИСТЕР БАНТИНГ В ДНИ ВОЙНЫ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Мистер Бантинг стоял в затемненной, кухне на коленях перед шкафчиком с обувью; сверху на него падал свет лампочки в синем колпаке. Его поза не отличалась особым достоинством, но мистер Бантинг не считался с этим, когда перед ним вставали такие неотложные задачи, как, например, сейчас. Нагнувшись над шкафчиком и быстро окидывая взглядом его содержимое, он производил обследование, имевшее непосредственную связь с проблемой лишних расходов.
Подобные обследования и раньше были самым заурядным явлением в коттедже «Золотой дождь», но теперь мистер Бантинг видел в них свой прямой гражданский долг в трудные дни войны. Как правило, они совпадали у него с очередными приступами расстройства желудка. Попав под власть гастрического демона, мистер Бантинг терял спокойствие и начинал рыскать по всему дому. Рыскать долго и далеко ему не приходилось, — природный нюх сразу же наводил его на свежие следы того чудовищного расточительства, которое он считал наиболее возмутительным пороком своих домочадцев.
На сей раз по одной из тех несчастных случайностей, которые так часто потрясали основы семейного мира в коттедже «Золотой дождь», мистер Бантинг натолкнулся на пару туфель, принадлежащих Джули и сношенных до такой степени, что их уже нельзя было чинить. А всему виной лень и неряшество — не потрудилась во-время отнести сапожнику! Теперь только в утиль годятся. Страна вела войну, и мистер Бантинг понимал всю важность сбора утиля, но он не соглашался считать утилем то, что хотя бы в какой-то мере могло послужить ему самому. От туфель Джули он перешел к осмотру башмаков Эрнеста и Криса, а потом занялся методическим и настойчивым, — ибо настойчивость была одной из самых характерных его черт, — обследованием всей имеющейся в доме обуви. В конце концов он добрался до шкафчика в кухне.