— Ой, папочка! Ну, перестань ворчать! Ты испортишь весь отпуск Крису, — заявила, наконец, Джули, после чего мистер Бантинг сразу примолк и огорченно задумался. Уж он-то меньше всех — и это им хорошо известно — склонен портить людям настроение. Просто он пытался рассудить здраво. Но если Крису хочется итти к Мэвис, пусть идет. Это маленькое недоразумение расстроило мистера Бантинга.
Оставшись один, он направился к жене обсудить планы на вечер.
— Я, пожалуй, забегу к Эрнесту и Эви и притащу их ужинать. Проведем вечерок все вместе.
Возвращаясь домой, он чувствовал страшную усталость, но сейчас ее как рукой сняло. Он ваял фонарик и палку, чтобы не споткнуться где-нибудь на незнакомом тротуаре, и отправился на Мартин-стрит.
Мистер Бантинг любил бывать там и частенько заходил потолковать с Эрнестом насчет войны. Он никогда не уходил от них, не подкрепившись глотком виски, ибо Эви свято верила в целебные свойства этого напитка, если его употреблять в подходящих случаях. По мнению Эви, разумное потребление виски отнюдь не являлось излишеством, а уж кому же лучше знать, как не ей, раз она работает фармацевтом у доктора. Эти ее слова, да и многие другие, не раз цитировались им в коттедже «Золотой дождь», где господствовало мнение, что Эви его балует.
Эрнест вторично был забронирован, и это радовало мистера Бантинга: довольно и одного сына в армии, притом Эрнест уж наверняка попал бы в какую-нибудь беду. У Эрнеста были странные взгляды, если подходить к ним с обычной меркой. Если он заберет себе в голову, что что-нибудь дурно, ничто в мире не заставит его удержаться от критики. Он, образно выражаясь, один из тех людей, которые с радостью идут на расстрел во имя своих убеждений, ибо это наиболее красноречивый способ показать, как эти идеи им дороги. Эрнест не станет делать попыток освободиться от воинской повинности «по моральным убеждениям» — это было бы слишком легко. Он должен бороться и страдать за то, во что верил. Все же его взгляды на войну постепенно менялись. Мистер Бантинг не вполне ясно понимал происходившую в нем перемену, как, впрочем, не понимал ничего и в прежних идеях Эрнеста, за исключением того, что они были неосуществимы.
Эта неосуществимость его идеалов была основным предметом споров в маленькой квартирке Эрнеста.
— Сколько ты ни думай о коченеющих от стужи корсиканцах, ты руку не удержишь на огне, — любил повторять мистер Бантинг, пытаясь цитировать Шекспира или еще кого-то из любимых поэтов Кордера. Нужно принимать жизнь такой, как она есть, и на этом и строить идеалы, а не обманывать себя, воображая, что ты можешь так сделать, чтобы весь мир подчинился твоим теориям. Если бы каждый верил в то, во что верит Эрнест, войн бы больше не было, с этим мистер Бантинг согласен, но в том-то и горе, что далеко не все в это верят. Прежде всего не верят немцы или, во всяком случае, нацисты. И с такими людьми нельзя миндальничать. Из своего личного опыта мистер Бантинг знал, что есть люди, убеждать которых в чем-нибудь — пустая трата времени.
— Треснул бы кто-нибудь как следует Гитлера по башке, когда он только начинал безобразничать на улицах, и не было бы никаких нацистов, — частенько повторял он. — Тогда, в самом начале, это было просто. А теперь для этого нужен миллион вооруженных людей.
Но сегодня вечером он не собирался спорить; прошло то время, когда война была отправным пунктом для всевозможных теоретических рассуждений. Даже Эрнест, видевший жизнь в каком-то таинственном мерцании, начинал тревожиться; обладай он способностью своего отца видеть вещи в трезвом, дневном свете, он тревожился бы еще больше. Мистера Бантинга до мозга костей пронизывал страх, что вся британская армия попала во Франции в ловушку и его соотечественников ожидает там либо поголовное истребление, либо капитуляция. Когда он, постукивая палкой по тротуару, медленно пробирался в темноте, лицо у него было испуганное, — днем он никому не показал бы такого лица. Беспримерное бедствие нависло над ними, неизбежное, неотвратимое. Дальше этого он ничего не видел.
Нужно было найти спасение от этого кошмара. Ведь Крис приехал в отпуск! Позвонив, он стоял на ступеньках и, как актер перед выходом, старался согнать заботу со своего лица.
Эрнест и Эви сидели за чаем, маленькая дешевая лампа на столе уютно освещала комнату, разбрасывая пятна света и тени. Вечерняя газета, аккуратно сложенная, лежала на диване, крупные заголовки бросались в глаза. У себя дома Эрнест выглядел взрослее, солиднее. Мистер Бантинг мысленно представил его себе в сорок лет и старше. Какова-то тогда будет жизнь?