Усевшись в Мягкое кресло, по правде говоря, не казавшееся ему таким уж мягким, ибо мистер Бантинг, с трудом привыкал к новым вещам, он выложил свои новости: приехал Крис, они ждут их к себе ужинать. Он даже предложил Эрнесту немножко поиграть им на рояле.
— Фуги? — спросил Эрнест, чуть-чуть улыбнувшись.
— Я запасся резиновыми затычками для ушей. Надо было купить их десять лет назад; верно, Эви? Но теперь я глух ко всем немецким грохотам... и не только, к налетам.
Он установил чайную чашку на колени. Но шутки скоро иссякли, и война незаметно прокралась в беседу.
— Этот твой любимый, который писал опусы, как его... Отто, — ему не повезло, знаешь?
— Кто, Рейнбергер?
— Он самый. Есть в газетах.
Эрнест широко раскрытыми глазами уставился на отца; затем встал и взял в руки газету. Он перелистывал полосу за полосой, пробегая глазами по столбцам, и, наконец, замер над каким-то незаметным сообщением.
— Он умер. Через три недели после заключения в концентрационный лагерь Дахау.
Эрнест поднял глаза от газеты и увидел, что это сообщение ничего для них не значит.
— Через три недели, — повторил он как бы про себя. —Умер... через три недели.
Он снова сел. Газета упала на пол рядом со стулом. Он был потрясен. — Рейнбергер, — прошептал он. — Что они с ним сделали?
— Не принимай так близко к сердцу, милый. Ничего уж тут не поделаешь.
Эрнест посмотрел на нее. — Ах, Эви! Этот человек был надеждой Европы.
Мистер Бантинг обменялся с Эви взглядом и покачал головой. Он в эту минуту больше сочувствовал Эви, чем Эрнесту; он подошел к ней и погладил ее по плечу. — Пойдемте к нам. Позабудем про эту проклятую войну. Мне хочется доставить Крису удовольствие.
По дороге до Кэмберленд-авеню Эрнест не сказал почти ни слова. Рейнбергер, а не Крис, заполнял сейчас его мысли. Печально, что Эрнест так тяжело воспринимает жизнь и вечно мучается из-за таких вещей, которые, по мнению мистера Бантинга, никак его не касаются. Вот хотя бы этот Рейнбергер — кто он такой? Гунн окаянный, и ничего больше.
Должно быть, Эрнест ничего не может с собой поделать; нужно быть снисходительным. Мистер Бантинг вздохнул. Он уже получил сегодня хороший урок от Тернера.
Все же, как-никак, сегодня Крис приехал в отпуск, и такое настроение никуда не годится. Придя домой, он приложил все усилия, чтобы разрядить атмосферу.
Крис и Джули были уже дома. Миссис Бантинг поставила ужин на поднос и поразила всех, заявив, что остальные ее дела могут и подождать. Это было неслыханной уступкой семейному торжеству. Мистер Бантинг с чрезвычайной галантностью и немалой суетой помог Эви снять пальто, с улыбкой заглядывая в зелено-карие глаза, которые с особой лаской лучились ему в ответ...
Потом Эрнест, стряхнув с себя, наконец, меланхолию и вспомнив совет жены, сыграл несколько веселых вещиц на рояле, не позабыв даже любимую отцом «Лилию лагуны», а мистер Бантинг со стаканом портвейна в руке громко подхватил мелодию, исполнив первое за многие годы соло в семейном кругу.
Беседа тоже была оживленной, уверенность и бодрость Криса всех успокоили. Действующая армия, как видно, не пугалась газетных заголовков. Она была готова к бою и жаждала померяться силами с врагом. О воздушном флоте Крис говорил мало, но то, что он сказал, произвело огромное впечатление на мистера Бантинга. Это звучало так просто и деловито.
— Я слышал, — сказал мистер Бантинг, внося и свою лепту оптимизма, — что бомбы, которые гунны сбрасывали в Скапа, помечены тридцать девятым годом. А наши бомбы, как говорят, тридцать второго года.
— Ты хочешь сказать, что они старые, папочка?
— Дело не в том, — и он объяснил им, в чем дело. Это совершенно ясно, хотя он сам тоже не сразу понял. У немцев, значит, мало бомб, раз они берут их прямо с завода. А мы напасли много, копили из года в год.
Это звучало отрадно — лишнее доказательство того, что англичане не такой уж медлительный народ, каким они иногда прикидываются. В те минуты, когда мистер Бантинг не осыпал насмешками правительство за его неповоротливость, он, усмехаясь про себя, думал, что тут, пожалуй, добрая половина притворства. Миссис Бантинг, со своей стороны, заметила, что было бы хорошо, если бы немцы совсем остались без бомб.
— А как на них помечают дату, папочка? — спросила Джули.
— Ставят штемпель, как на конвертах, — сказал Эрнест, и это замечание, хотя, быть может, и излишне саркастическое, все же показывало, что Эрнест снова стал самим собой.