— 1-й и 2-й убийцы уходят за сцену, — пробормотал Кордер.
Но все продолжали сидеть, ежась от сырости подвала, беспокойно поглядывая на потолок и не зная, на что решиться, оставаться ли здесь или итти наверх. Но они так и не тронулись с места, пока, наконец, не прозвучал отбой, дерзкий и торжествующий, как звук рога, призывающий тех, кто остался в живых.
Все гурьбой поднялись наверх. Мистер Бантинг снова уселся за свой письменный стол, прочел телеграмму Мак-Коллу и нашел ее никуда не годной. Он отправился к Кордеру.
— Состряпай-ка это для меня, Джо. Голова сегодня не работает.
Двумя-тремя росчерками своего зеленого вечного пера Кордер мгновенно обкорнал громоздкие фразы, и мистер Бантинг с непритворным восхищением прочитал то, что осталось в результате этой операции, ибо слово, как бы оно ни было длинно, все-таки по правилам почтово-телеграфного ведомства идет за одно слово и не может стоить больше одного пенни.
Он пошел посмотреть, как у Тернера идет дело с упаковкой, и нашел его в полном расстройстве и растерянности.
— Мне никак не отправить их сегодня, сэр.
У мистера Бантинга даже все мускулы напряглись при виде этого безнадежного создания.
— Это почему?
— Посмотрите, сколько времени. Мы больше часа сидели в убежище.
— Печи будут отправлены сегодня, — возразил мистер Бантинг, призвав на помощь всю свою выдержку. — Я не уйду из магазина, и вы не уйдете, пока это не будет сделано. Восемь печей и все, что к ним полагается.
Он зашагал дальше, выпятив нижнюю губу. Подумать только, — задержать отправку по милости проклятых гуннов. — Чорта с два! — пробормотал он.
Поздно вечером он отправил телеграмму, подкрепился чашкой крепкого чая у Мак-Эндрью и зашагал по засыпанным осколками стекла тротуарам кружным путем, мимо оцепленных улиц, торопясь на последний поезд.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Это были дни, когда мистер Бантинг каждое утро, подъезжая к городу, высовывался из окна вагона и глядел на иссеченное лицо старого Лондона. Он знал его не хуже, чем свое собственное. Каждый коттедж и каждый палисадник вдоль полотна, каждый склад и каждую фабрику, — он зная их все до мельчайших подробностей, до печных труб и садовых оград и занавесок на окнах. День за днем он пристально всматривался в знакомые здания и в общий облик города Лондона, и всякий раз, когда он замечал, что самые благородные здания еще стоят невредимо, у него легче становилось на душе, ибо для него не было на земле ничего равного Лондону. Он не променял бы ни одной из его потемневших от копоти ист-эндских церковок на самые величественные храмы континента. В Лондоне было множество различных зданий, которыми он гордился. Но он знал, что видит их сейчас, как уцелевших бойцов во время затишья между двумя битвами, и он смотрел на них с нежностью, ибо завтра их могло уже не быть.
Он глядел в ту сторону, где поднимались столбы дыма, стараясь угадать, что там подверглось разрушению: неповторимый исторический памятник или мирный жилой дом. Эти невзрачные домишки не могли назваться образцовыми жилищами, но они сохранили свой особый колорит, свою прелесть, которой лишены новые стандартные поселки. Это был его Лондон, Лондон его детских лет. И, глядя на груды обломков, он думал о живших здесь семьях и об ужасах, перенесенных ими в эту ночь.
И все же Лондон был огромен, настолько огромен, что его нельзя было разрушить; в сущности, он почти не изменился — это был выносливый город.
Но когда, выйдя из поезда, он шел по направлению к магазину Брокли, он видел все с близкого расстояния, чувствовал жар догорающих пожарищ и вздрагивал, заметив, что какое-нибудь знакомое здание исчезло навеки. Он шел по обломкам, спотыкаясь о пожарные шланги, обходя края воронок, пробираясь сквозь толпу перепачканных сажей и кровью пожарных, шел к месту своей работы, занятый своими мыслями. Встречались ему на его пути и страшные картины, — он скорее угадывал их, чем видел, — куски брезента, покрывающие то, что было когда-то человеком. Однажды он заметил женский локон, выбившийся из-под грубого савана и весело развевавшийся по ветру. Он закусил губу и отвернулся.
Сбылись все предсказания, которые они слышали в течение многих лет, все предсказания, которым никто не верил; страшный кошмар стал явью. И сквозь этот кошмар шел мистер Бантинг заниматься продажей железо-скобяных изделий, один из миллионов маленьких людей, которых Гитлер не сумел понять, шел, накапливая в себе мужественный, упорный гнев и решимость человека, который видит перед собой день грядущего возмездия. Скорбь и жалость питали это медленно разгоравшееся в нем пламя, и для выражения того, что назревало в нем, мистер Бантинг не находил слов.