вследствие чего он приостановил деликатную процедуру бритья, ибо пользовался стандартной бритвой Брокли, а не так называемыми «безопасными» жестянками. Он отложил этот инструмент в сторону и принялся намыливать подбородок, потом прошелся по щекам (кстати, раз начал), одновременно прислушиваясь и думая о своих детях: какой только чепухи не несут! Сколько денег выброшено на их образование, и вот вам результат. Теперь Джули поднималась по лестнице, повторяя эти дурацкие, чтобы не сказать хуже, слова и неожиданно присовокупила к ним новую, совсем уже возмутительную строчку.
Это было уж слишком. Мистер Бантинг положил кисточку, распахнул дверь ванной комнаты и закричал:
— Довольно! Чем у тебя голова набита, скажи на милость, — петь такие вещи про Эви! Да и про Монику тоже. Ты меня просто поражаешь!
Губы Джули сложились в гримасу, беззвучно изображающую удивленный свист. — Ой, папка-ворчун сердится? — проворковала она и, подцепив кончиком пальца клочок мыльной пены с его щеки, пересадила ему это украшение на нос, другой клочок на лоб и продолжала разукрашивать его таким образом, постепенно превращая в «очаровательного пятнистого, злющего-презлющего фокстерьера», пока он, осознав, наконец, всю чудовищность подобного обращения, не схватил ее крепко-накрепко за руки и не принудил сдаться.
— Ой, папочка! Если бы ты знал, какой ты смешной! — воскликнула она, корчась от смеха, и убежала к себе в спальню, провожаемая его растерянным взглядом. Сквозь закрытую дверь до него донеслась все та же мелодия и какие-то невнятные слова, прерываемые взрывами смеха.
«Нервы. Реакция, должно быть», — подумал он. И нетерпеливым движением стер полотенцем клочки мыльной пены с лица. При первом же прикосновении бритвы он порезался. — О, чорт! Чорт! — воскликнул он в бешенстве. Не станет он бриться. Он окунул лицо в таз, сердито расплескивая воду, утерся и обследовал в зеркале свой подбородок.
«Пожалуй, лучше все же побриться», — подумал он и начал все сначала, изнемогая от усталости. — Политура! — пробормотал он с невыразимым сарказмом, возвращаясь к первопричине всех домашних зол. — Чушь и чепуха!
Он спустился с лестницы, когда появились Крис и Моника. Он заспешил вниз, споткнувшись на нижней ступеньке, торопясь скорее пожать руку Крису. Но сейчас, был неподходящий момент для изъявления чувств. Моника стояла рядом, а в присутствии этой ослепительной красавицы мистер Бантинг чувствовал себя неловко, как ворона перед щеглом. Очень сдержанно, очень мило она поздоровалась с ним, и каждый волосок ее идеально причесанной головки сиял на положенном ему месте, щеки розовели неясным, как заря, румянцем, а глаза чуть заметно потеплели, встретив взгляд мистера Бантинга. Удивительно, какая она вся отделанная, даже ресницы у нее каждая сама по себе и загибаются так аккуратно, что невольно хочется рассмотреть поближе. Но общее впечатление, произведенное ею на мистера Бантинга, было таково, что он сразу потерял живость и стал преувеличенно вежливым и даже чуть-чуть церемонным. Он жалел, что не мог сойтись с Моникой поближе. Она славная девушка и добрая, говорил он себе, как бы одобряя ее за то, что исключительно красивая внешность не явилась для нее в этом отношении непреодолимым препятствием.
К его большому облегчению Джули тепло приветствовала гостью. Начался обмен улыбками и поцелуями и оживленная болтовня на лестнице, когда гостья отправилась в комнату Джули, чтобы скинуть на кровать пальто и шляпу. Джули в этот вечер тоже приоделась и выглядела очень недурно, и мистер Бантинг с удовлетворением отметил, что беспокоившая его бледность исчезла. Наоборот, сегодня щеки Джули были даже как-то чересчур румяны, особенно до того, как она поднялась с Моникой наверх; когда она спустилась оттуда, румянец у нее стал ровнее и уже не так бросался в глаза.
Когда жужжанье их голосов затихло на лестнице, мистер Бантинг получил, наконец, возможность перекинуться словечком с Крисом, но в эту минуту появился Берт. Мистер Бантинг смутно надеялся, что Берту, бог даст, что-нибудь помешает, но нет, он уже был тут как тут, уверенный, как всегда, что весь мир готов принять его с распростертыми объятиями. Снова началась болтовня, на этот раз чисто мужского и даже военного характера; Крис и Ролло разговаривали отрывисто, перекидываясь незаконченными фразами и пересыпая свою речь жаргонными словечками и американизмами, а мистер Бантинг стоял в стороне, —как какой-нибудь статист, — ничего не понимая в их беседе за исключением того, что они, словно по молчаливому уговору, начисто его игнорируют. Видно, ему так и не удастся спросить Криса: «Ну, сынок, как поживаешь?», а Крису и горя мало, он даже ничего не замечает. Не обращая внимания на отца, который ждал его с таким нетерпением, он стоял на коврике перед камином, на этом исконном месте мистера Бантинга, стоял в излюбленной позе отца, покуривая трубку и поглядывая на дверь в ожидании Моники.