— Очень трудно работать. Не припомните ли вы, какие расцепки мы давали Уордлзу на эти самые отрезки труб?
На свет явилась растрепанная записная книжка мистера Бантинга, и из нее, словно конфетти, дождем полетели вырезки. — На патрубки, — сказал он, поправляя номенклатуру своего шефа. — У меня где-то записано.
Мистер Бикертон заглянул ему через плечо, пораженный не столько записной книжкой, сколько той уверенностью, с какой мистер Бантинг рылся в ней.
— Вы все сюда записываете?
— Почти. У меня много таких книжек накопилось.
Среди массы подробностей, записанных единственно из любви к записям, палец мистера Бантинга показал нужные цифры.
— Ага! — с облегчением произнес мистер Бикертон. Он замолчал, недовольным взглядом обводя окружающее. — Пойдемте лучше вниз.
Закуток мистер Бикертон оглядел одобрительно. Он вошел в него, как входят в дом во время грозы, и сел за стол мистера Бантинга, как усаживаются у камина. Теперь-то и рассказать ему о промахе Тернера. Мак-Колл напишет, конечно, язвительное письмо, а нет ничего лучше, как заблаговременно предупредить человека, чтобы он перекипел мало-помалу, а не взорвался мгновенно. Но Мак-Колл может послать не письмо, а телеграмму. Приходя в ярость, он всегда слал телеграммы, и его послания были бессвязны и полны восклицаний. Если придет такая телеграмма, да еще в день катастрофы, Тернеру несдобровать.
Такие мысли пробегали в голове мистера Бантинга, когда он смотрел на мистера Бикертона, писавшего за его столом; тот, повидимому, настолько углубился в дела, что совсем забыл, где находится. Достав из кармана пачку писем, он стал быстро делать пометки и что-то высчитывать, не обращая никакого внимания на мистера Бантинга; только один раз он поднял глаза и спросил: — Да, Бантинг? Вам что-нибудь нужно? — На что мистер Бантинг ответил: — Нет, ничего, сэр, — и поспешно удалился, чувствуя, что шеф недоумевает про себя, какого чорта понадобилось Бантингу в его кабинете.
За завтраком он молчал и раздумывал, оправдывать ли ему Тернера заранее или подождать известий из Элджина. Кордер принял его задумчивость за уныние.
— Будет тебе, Джордж! Лондон опять воскреснет. Как феникс из пепла. Еще лучше прежнего — тот Лондон, о котором мечтал Рен.
— Может быть, — ответил мистер Бантинг, который и раньше слыхал про Рена, а про феникса никогда.
— Я думаю, человечество сейчас на повороте: на пороге великого движения вперед. Правда, я и в ту войну верил, что будет перемена, но сейчас чувствуется больше уверенности, это носится в воздухе. Новый мировой порядок. Да, трезвый ум Народа — как это? — всегда обуздывал раздоры и вражду. Но, конечно, теперь никто не читает Теннисона.
Мистер Бантинг позволил себе глубоко вздохнуть, что указывало на его долготерпение. — Не заводи ты опять про этот новый порядок, Джо. Это вот у Гитлера новый порядок да у моего Эрнеста. И старый порядок был неплох, пока мы не позволили немцам опять заварить кашу. Обыкновенному человеку ничего этого не надо, а нужен ему приличный заработок да приличный дом да немножко досуга, чтобы заниматься тем, что нравится. И чтобы всякие хорошие вещи были подешевле! Теперь наш брат англичанин даже виски почти никогда не видит, а скоро и курить ему будет нечего. За дом приходится вносить платежи лет двадцать. Твой новый порядок ничего про это не говорит. А ведь как раз это и помогает жить обыкновенному человеку, это, так сказать, сахар в чашке чая. Этим мы живем, это — наша радость.
— Чистый материализм! — воскликнул Кордер. — Вода с ягодами, — лакомство Калибана!
Он наклонился вперед, тыча в воздух папиросой.
— Неужели ты думаешь, что Англия останется все той же? Мы все сражаемся бок-о-бок. От короля до разносчика, мы все попали в переделку. И каждый верит каждому, что тот выстоит. Неужели ты думаешь, что все это кончится ничем?
Не часто приходилось мистеру Бантингу слышать, чтобы Кордер говорил так серьезно. Обычно он как будто ничего не принимал всерьез. За последнее время лицо его осунулось, движения стали порывистей. Его дом в Парли разнесло вдребезги бомбой вместе с драгоценной библиотекой классиков в дешевых изданиях. Бомба выгнала его из временной квартиры в Кройдоне, ему пришлось пережить много такого, о чем он никогда не рассказывал. Он побледнел и словно истаял, но дух его стал еще неукротимей и пламенней, в нем чувствовалось напряжение, как в туго закрученной пружине.