— Славная вещичка, Эрнест, — сказал мистер Бантинг, покинувши свое кресло ради такого красивого мотива.
— Очень славная. Что это?
— «Луна Аризоны».
— Песенка? — спросил мистер Бантинг, с интересом заглядывая ему через плечо, — Я так и думал, что не соната. Ну-ка, сыграй еще разок.
«Аризона, твоя луна (пом, пом) чародейства и та-ай-ны пол-на-а», — сыграл Эрнест. Мистер Бантинг вынул трубку изо рта, откашлялся и начал подпевать с хрипотцой. — Недурненькая вещица, мелодичная.
— Это фокстрот. Я поступил в джаз-банд. Пятнадцать шиллингов в вечер. — Возвестив о своем самопожертвовании. Эрнест ждал, что отец оценит это и проникнется к нему благодарностью.
— А вот Генри Холл. Эту песенку я слышал по радио. Ну-ка, Эрнест, изобрази.
Эрнест бросил свирепый взгляд на ноты. Разве отец не понимает, как ему тяжело играть в джаз-банде, как ему ненавистна эта музыка? Зачем он так говорит? Хоть бы капля благодарности! Неужели у него такое убогое воображение?
Повидимому, воображение у мистера Бантинга было действительно убогое. Он рылся в нотах, словно маленький мальчик, с увлечением разглядывающий подарок, ко дню рождения.
— Почему ты никогда не покупаешь таких нот? Сыграй вот этот припев. Какие там слова?
Эрнест заиграл. Он играл с остервенением, с ненавистью. И чем больше он ненавидел, тем сильнее ударял по клавишам, а чем сильнее он ударял, тем лучше у него получалось.
— Пятнадцать шиллингов в вечер, — сказал отец. — Подумать только! И за что!
Шел первый час ночи, бал в клубе «Бэдмингтон» был в самом разгаре, Эрнест и его товарищи по «Гармонической пятерке» восседали на эстраде в ярком электрическом свете. Эрнест сидел бледный, вся «Гармоническая пятерка» сидела бледная, и виной этому был отчасти прожектор, заливавший их белыми лучами, отчасти же то обстоятельство, что колотить по клавишам, пиликать на скрипке и трубить в саксофон в течение четырех часов — занятие изнурительное, особенно если приходится потеть в крахмальной рубашке. Эрнест уже дошел до той стадии утомления, когда человеку не остается ничего другого, как подбадривать себя мыслью, что надо как-то «вытерпеть» оставшиеся полтора часа.
В зале наступило минутное затишье; теперь можно докурить папиросу и посмотреть на толпу. Эрнест уже не смущался, сидя на эстраде на виду у всех; в его взгляде чувствовалось равнодушие профессионала, для которого все эти балы не развлечение, а работа, и только. Танцующие покидали середину зала после очередного фокстрота и жались к стенам, точно листья, развеянные порывом ветра. Посредине очистилось свободное пространство, и здесь навощенный паркет отсвечивал, словно зеркало. В наступившей вдруг тишине чувствовалось, что скука вот-вот полоснет эту толпу своим лезвием. Когда делать перерывы в танцах и на сколько времени — это, так говаривал Рыжик, требует знания дела, и Эрнест лишний раз убеждался, что Рыжик много чего знает. Но достаточно было одной-единственной ноты, и публика снова вставала с мест, забывая о духоте и усталости. Головы поднимались выше, зевки проглатывались, отяжелевшие ноги двигались сами собой. Как марионетки! Музыка властвовала над ними, увлекала их, и, задыхающихся, рассаживала по стульям. Температура в зале держалась выше семидесяти, клочья дыма висели фестонами, стены влажно блестели. Все ждали, когда Рыжик возобновит эту оргию грохота и движения. На несколько миль в окружности почтенные граждане, погруженные в сон, лежали распростертые на кроватях, уткнувшись носом в подушки, а молодежь, которой завтра придется стоять с ноющими ногами за прилавками и зевать над конторскими книгами, шумно веселилась в этом залитом огнями зале. Девушки блистали перманентом, они кокетливо поглядывали на своих партнеров или склонялись друг к дружке головками, поверяя свои секреты. Молодые люди чувствовали себя весьма стесненно в смокингах, порой им удавалось забыть о том, до какой степени они элегантны, и тогда они держались свободнее, но все вместе больше всего напоминало пародию на великосветский бал. В общем мещанское заведение, этот клуб! Завтра играть у церемонных «Старых грамматиков», а на следующей неделе, может быть, совсем в другой части поселка, в каком-нибудь маленьком зале, где публика ведет себя запросто. Дела «Гармонической пятерки» шли блестяще. Эрнест ничего не имел бы против, если бы наступило некоторое затишье. Все-таки трудно работать в такие поздние часы — слишком много куришь, не высыпаешься как следует. Но платят хорошо. Он уже заработал... сколько? Эрнест занялся подсчетом.