— Может быть, ты помолчишь немножко? — предложил Эрнест краснея. — Я все-таки надеялся, что в конторе у адвоката тебя хоть приучат к корректности.
— Корректность! — Мистер Бантинг с радостью ухватился за, это слово, которое часто попадалось ему на глаза в печати, но которым ему до сих пор не приходилось пользоваться. — Если хотите знать мое мнение, так всем вам нехватает именно корректности. Вас, конечно, мое мнение не интересует, я всего-навсего ваш отец, — газета зашуршала, из-за нее послышались фыркание и сопение и слово «корректность», произнесенное несколько раз подряд.
Эрнест вздохнул. Через несколько минут он надел шляпу и вышел. Нечего было и думать обращаться к отцу с вопросом о том, как ему вести себя у Дэнби, да и с какими бы то ни было вопросами.
На следующий день он пошел к мистеру Иглу, захватив с собой конторские книги, чувствуя себя мытарем, еще не окончательно погрязшим в грехах. Несмотря на стесненные обстоятельства, старый джентльмен жил на довольно широкую ногу в собственной вилле посреди большого сада. Горничная в наколке проводила Эрнеста в просторную комнату с высоким потолком, обставленную тяжелой, солидной мебелью в стиле девяностых годов. На стенах он заметил две-три хороших картины, но особенно привлек внимание Эрнеста большой концертный рояль посередине комнаты, отливавший темным блеском, — такой рояль, к какому Эрнесту до сих пор не доводилось притрагиваться.
— Ну, каков ваш приговор, Бантинг? Велики ли убытки? — спросил мистер Игл, входя в комнату.
Эрнест подробно изложил дело. Он говорил по чистой совести, ничего не скрывая, и подтверждал цифрами свои слова. Он сознался, что не знает, во сколько именно должно обходиться содержание прачечной, но что накладные расходы показались ему непомерно высокими.
— Оборудование устарело, вот где причина. Вечные поломки.
— Так смените его.
— Не могу. Весь капитал в прачечной. Нет свободных денег.
Эрнест понял, что пора приступить к делу.
— У вас есть два дома на Милтон-стрит. Вы могли бы их продать.
— Это верно. Как вы думаете, сколько за них дадут?
— Мы постараемся продать как можно дороже, — Эрнест почувствовал, что краснеет. — Не дешевле, чем по пятьсот фунтов каждый.
— Ну, это меня не устроит. Слишком мало. Придется нажимать на своих работниц, пусть приналягут.
Эрнест встал со стула. И, вдруг осмелев, сказал:
— У вас прекрасный инструмент, сэр.
— Стейнвей. Вы ведь играете, Бантинг? Я сам прежде играл. Теперь где уж! — он показал распухшие суставы.
— Да, играю немного.
— Так сыграйте сейчас. Покажите-ка мне ваше умение. Только не джаз, пожалуйста.
— Шопена?
— Нет, это слишком женственно... Что-нибудь сильное, мужественное, Бетховена, например.
Эрнест сел за рояль, чувствуя, что у него никогда еще не было ни такого требовательного слушателя, ни такого чудесного инструмента. Он играл хорошо, наслаждаясь удивительным тоном и послушностью рояля и чувствуя, что один внимательный слушатель может заменить собой целую аудиторию. Кончив играть, он тихо обернулся к мистеру Иглу, думая, что тот задремал, так бесшумно он сидел за спиной Эрнеста.
Глаза старика блеснули, встретившись с глазами Эрнеста. — Мой мальчик, у вас прекрасное туше. Если вам не скучно провести вечер со стариком, приходите сюда и играйте мне Бетховена и Баха, я буду просто счастлив. Вам это не будет трудно?
— Я буду очень рад, мистер Игл.
— В самом деле? Отлично. Теперь насчет этих домов. — Он задумчиво посмотрел на Эрнеста. — Мне хочется, чтобы вы сами их для меня продали. Постарайтесь, чтоб вам дали хорошую цену.
Что-то в его тоне встревожило Эрнеста. В его голосе слышались умоляющие нотки, видно, старику приходится очень туго. Эрнесту хотелось посоветовать ему обратиться в другое агентство, сказать, что Дэнби собирается по-дешевке спустить его дома своим приятелям, что все это будет подстроено. Но это значило бы выдать своего патрона. А не сказать — значило предать старика. Как бы он ни поступил, все равно он окажется виноват. Кроме того, если Дэнби догадается, а на этот счет он необыкновенно догадлив, то выкинет Эрнеста на улицу.
Возвращаясь в контору, он еще раз обсудил эту сделку со всех сторон. Что он идеалист, ему известно. Этого уж не переделаешь, ничем из него не вытравить этой закваски. Интересно, как отнесется его отец к тому, что сын будет уволен за твердость своих принципов. Люди очень много говорят о принципах, но, как он замечал, больше те люди, которые заставляют действовать других на основании этих самых принципов, а сами всегда готовы на компромисс, если дело идет о хлебе с маслом для них лично. Инстинкт подсказал ему, что дома терновый венец мученика не будет иметь никакого успеха.