— Это любопытно, но лишь как эксперимент, — сказал он, — однако опыт показал, что я слишком стар для умелого тхага. Моя жертва сбежала бы раньше, чем я успел бы соединить руки на ее лбу.
— Надо суметь одновременно обхватить лоб жертвы руками и поджать колено, — сказал мистер Бикулла. — Но для ловкого и натренированного молодого человека это совсем не сложно.
— Больше всего меня интересует, где вы взяли эту информацию. Я полагал, что знаю все источники.
— Если не возражаете, я налью вам бренди, — сказал мистер Бикулла. — После такой гимнастики вам, наверное, хочется отдышаться.
— Да, пожалуйста, но только немного. Так вы расскажете мне?
С минуту, а то и больше мистер Бикулла потягивал бренди в молчаливой задумчивости. На щеках и на лбу обозначись глубокие морщины, на лице отразилась вся тяжесть его дум. Из груди вырвался вздох, похожий на стон, и он сказал:
— Я нарушу обещание, данное отцу, если расскажу это вам. Но, в конце концов, почему бы и нет? Он запретил мне говорить кому-либо об этой рукописи, но я не знаю, по какой причине. Мой отец, при всей своей религиозности, не брезгал участием в сомнительных предприятиях, если те обещали успех. Так что, может быть, он похитил рукопись. Потому, возможно, и желал, чтобы никто о ней не знал.
— Что же это за рукопись?
— Ладно, — сказал мистер Бикулла, который вдруг снова почувствовал прилив сил, — поставил пенни, ставь и фунт! Я вам все расскажу. Это была небольшая рукопись, всего страниц шестнадцать. Она называлась «Признание приговоренного к смерти Ханумана Чанда, тхага из Санкала. Записано и переведено Ф. Дж. Нисбетом в Джабалпуре, 1832 г.». Основная часть рукописи довольно нудная, в ней перечисляются скучные подробности его знакомства с неким ростовщиком, Сазанкой Моханом Дасом, которого он на протяжении двух недель сопровождал в путешествии, прежде чем совершить убийство. Это было невыгодное дело, потому что Сазанка Мохан Дас оказался тем, что называют rara avis,[16] то есть «гол как сокол». Этого ростовщика обманули клиенты, он был почти нищ. Но затем следует на редкость интересный отрывок: Хануман Чанд описывает сам акт убийства своего друга, и мистер Нисбет прилагает небольшой рисунок, где наглядно показано, что тхаг не пользовался никаким оружием, кроме собственных рук и колена. По словам Ханумана Чанда, этому он научился у отца, который очень ревностно относился к своей профессии и пользовался самым изысканным методом. Вот и все сведения, которыми я обладаю, сэр Симон.
— А у вас сохранилась эта рукопись?
— Она в Бейруте. У меня там небольшой дом.
— Ваш родной дом, не так ли?
— Это место, где я храню книги, ценный ковер из Хорасана и несколько картин, в том числе Пикассо «голубого» периода — отец купил его где-то по дешевке. Но вот это, — мистер Бикулла махнул рукой в сторону старомодного саквояжа и вместительного рюкзака с кожаными ремнями, — для меня такое же пристанище, как и дом в Бейруте. Я не домосед и люблю бродить по свету.
— Жаль, что вы не привезли с собой рукопись.
— Если бы я мог предвидеть, что мне посчастливится встретиться с вами, я бы обязательно ее захватил.
— На чем основывается ваше предположение, что тхаги испытывали определенную жалость к своим жертвам?
— Это не предположение, а факт, сэр Симон.
— Возможно, так и есть, но чем он подтверждается? Это нетрадиционное мнение. Мне оно никогда прежде не встречалось.
— Тем не менее факт достоверен, и раз уж вы настаиваете, скажу вам, что он подтверждается показаниями Ханумана Чанда. Убийство Сазанки Мохана Даса произошло в присутствии нескольких свидетелей, которые уверяют, что Хануман Чанд воскликнул над телом своей жертвы: «Майхе афсос хаи, Сахиб, лекин аб ап сидхе расте мен хаин», что означает: «Простите меня, мой господин, но теперь я наставил вас на путь истинный».
— Да, но перевод не вполне точен.
— Мистер Нисбет, записавший эти показания после того, как Хануман Чанд был задержан и осужден, очень заинтересовался прощанием убийцы с покойным и сумел завоевать доверие осужденного. Хануман Чанд рассказал ему, что так он прощался с каждой из своих жертв, такова была незыблемая традиция тхагов, в том числе и его отца.
— Хорошо, допустим. В это высказывание можно вложить какой угодно смысл, но я не думаю, что суд присяжных назвал бы милосердие основным мотивом этого убийства.
— К рукописи мистера Нисбета, — сказал мистер Бикулла, — прилагался catalogue raisonné[17] с именами семнадцати людей, в разное время приговоренных Хануманом Чандом к смерти. Краткие сведения об этих людях указывают на то, что все они были глубоко несчастны в земной юдоли печали. Карма каждого из них была отмечена горем. Как писал Шекспир, все они были мишенями бесчисленных камней и стрел. И Хануман Чанд, освобождая их от тягот бытия, руководствовался исключительно милосердием. В этом он поклялся мистеру Нисбету.
— Я не верю ни одному его слову, — ответил сэр Симон. — Об Индии я знаю немало, и это признание звучит крайне неубедительно. Я вовсе не хочу вас обидеть, подвергая сомнению то, во что вы искренне верите. Нет, вовсе нет. Но все же выводы мистера Нисбета сомнительны. По-моему, произошло следующее. Мистер Нисбет проникся чрезмерным сочувствием к Хануману Чанду, и тот сообразил, что этим можно воспользоваться, дабы избежать наказания, и изобразил преступление благодеянием. О Господи, да вы никогда не видели в муках умирающую бездомную собаку в индийской деревне? Разве кому-нибудь придет в голову избавить ее от страданий? Нет, никто до этого не додумается. Они так и оставят ее лежать, отдадут несчастное животное на съедение мухам. И если они даже палец о палец не ударят, чтобы избавить собаку от мучений, то неужели они возьмут такой грех на душу, чтобы, рискуя собственной жизнью, оказать последнюю услугу страдальцу? Нет, это не слишком правдоподобно. Мне симпатичны индусы, и я лет сорок прожил в их обществе, но вам не удастся убедить меня, что во всем ими движет альтруизм.
— У человека, — мягко возразил мистер Бикулла, — есть душа, не чуждая состраданию, и в этом его отличие от животного.
— Ну и что, — настаивал на своем сэр Симон. Худощавый старик, защищая свое мнение, встал во весь рост. — Эти молодцы зарабатывают таким гнусным способом деньги…
— Деньги берут священники любой веры, — перебил его мистер Бикулла. — Хотя это не всегда обеспечивает им безбедное существование.
— В известном смысле вы правы, но наш спор может продолжаться до бесконечности, и, думаю, на сегодня хватит. Было интересно поговорить с вами…
— Не уходите. Выпейте еще бренди.
— Достаточно. Нельзя привыкать к излишествам, я и без того боюсь упасть по дороге.
— Я не обидел вас, сэр Симон?
— Ничуть, дорогой друг. Сегодняшний вечер был очень интересным, и наши разногласия могут в конце концов послужить для продолжения этого разговора в ближайшие дни. Но больше не уговаривайте меня изображать тхага. Я слишком стар для этого.
— Всегда рад вас видеть, сэр Симон.
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сэр Симон.
Глава VIII
В воскресенье в доме Лессингов привычный ход вещей нарушился. Редкие солнечные лучи медового цвета с трудом пробивались сквозь неподвижные облака пыли. Джордж Лессинг был всем недоволен, брюзглив и рассеян, а Клэр — настороженна, но снисходительна и доброжелательна. Их дочка Кларисса мирно играла.
Утро проходило в безделье и бесцельной домашней суете. Позавтракав, они утонули в ворохе воскресных газет, и их внимание было полностью поглощено политическими событиями выходных дней, театральной жизнью, сплетнями, преступлениями, литературными дискуссиями. Клэр произносила время от времени:
— Надо бы сводить Клариссу в парк.