— Просыпайся, — раздраженно сказала она. — Тебе пора идти.
Он не ответил, и, когда Клэр стала тормошить его за плечи, Ронни повернул к ней по-детски беспомощное лицо в красных пятнах от плача и произнес:
— Я больше никогда не засну.
— Прекрати кривляться, — разозлилась Клэр. — Ты вчера вдоволь наговорился, у меня не хватит терпения, чтобы еще раз все это выслушивать.
— Почитай газету.
Она подняла с пола «Экспресс» и прочитала заголовок: «СМЕРТЬ НА ПИККАДИЛЛИ. Трагическая гибель бывшего губернатора».
«Жертвой самого густого тумана в этом году, — читала она, — стал сэр Симон Киллало, видный политический деятель, правитель индийских колоний. Бывший губернатор упал и разбился насмерть у станции метро на Грин-парк.
Трагедия произошла без очевидцев, тело покойного было найдено на ступеньках лестницы у входа в гостиницу „Пиккадилли“. Вероятно, упав головой вперед, покойный разбил лицо и скончался от перелома шейных позвонков…»
Она села на кровать рядом с Ронни, запустив пальцы в его волосы.
— А мы в это время пили джин, — сказала она.
— Мы говорили о нем. Именно мысли о нем привели меня сюда. Когда я пришел, он был уже мертв.
— Что я могу сказать на это? — спросила она. — Что толку в моих соболезнованиях?
— В «Таймс» напечатали некролог, — проговорил он.
На седьмой странице она нашла статью почти в полколонки и стала читать:
«Сэр Симон Киллало, кавалер ордена Индийской империи и „Звезды Индии“, о чьей вчерашней случайной гибели в густом тумане сообщается повсеместно, посвятил много лет своей жизни государственной гражданской службе в Индии и достиг замечательных успехов на этом поприще. Родившийся в 1886 году, сэр Симон Киллало, сын ныне покойного генерал-майора, вице-консула, кавалера ордена Индийской империи, „Звезды Индии“ и ордена Бали, Ф. Г. Ст. Дж. Киллало, пережил всех своих братьев и сестер…»
— Ненавижу некрологи! — воскликнула она, откидывая газету в сторону. — В них пишут только о прошлых великих достижениях. Они лишают жизнь всякого смысла.
— Меня там тоже упомянули, — заметил Ронни. — «Покойный оставил после себя сына». Надо было добавить, «которого он ненавидел и презирал».
— Это не так.
— Увы, это так. Именно в этом заключалось преимущество моего отца передо мной. Я его всего лишь ненавидел. Особенно сильно ненавидел его, когда гордился им. Если бы я узнал нечто такое, что опорочило бы его, — например, какой-нибудь мерзкий поступок, — мне бы стало намного легче. Я почти желал, чтобы он оказался убийцей Фанни. Сейчас мне не было бы так тяжело.
— Бога ради, хватит стонать.
— Действительно, какой теперь смысл строить гипотезы. Мы никогда не узнаем правды. А сейчас, как я понимаю, ты хочешь, чтобы я ушел, пока дорога свободна.
Он сел и обулся. Клэр спросила:
— Что ты сейчас будешь делать?
— Разве это имеет значение? — ответил он. — Теперь уже неважно.
Глава XIII
Одетая в траур Клэр бросила одобрительный взгляд на свое отражение в большом зеркале и пришла к выводу, что черная шляпа ей, пожалуй, идет. Черный цвет был ей к лицу, а легкий макияж оживлял ее холодные черты.
— Все утро, — торжественно и мрачно произнесла она, — я думала, что на месте несчастного сэра Симона могла бы быть твоя мама.
— Моя мама проживет еще лет десять, — раздраженно ответил Лессинг.
— Я знаю, что она прекрасно себя чувствует, но тем не менее опасность не миновала. В ее возрасте…
— Если бы я не уехал оттуда, ее жизнь в самом деле была бы в опасности. Прошлым вечером я чуть было не схватил шприц для инъекций.
— Дурные у тебя шутки, — холодно заметила Клэр. — Так или иначе, сейчас не время шутить.
Она вышла, а Лессинг продолжил заниматься своим туалетом. Он искал костяную пилку для ногтей, с помощью которой он обычно увеличивал петли для запонок на крахмальных воротничках. В поисках он по привычке заглянул в кожаную сумочку, из которой Клэр только что переложила несколько мелких предметов в другую сумку, из черного шелка, более подходившую к ее траурному наряду.
В сумке был кармашек, откуда выглядывал уголок сложенной вдвое бумажки. С удивлением он вытащил пятифунтовую купюру и, разгладив ее, пришел в полнейшее замешательство. Недоумение парализовало разум, и в первое мгновение он даже не пытался найти какую-то связь между знакомой ему купюрой и сумочкой жены. Даже через минуту он не мог взять в толк, какое отношение могут иметь друг к другу оба предмета. Лессинг хорошо помнил эту купюру, чей номер невозможно было забыть. Он отправил ее, хотя и с опозданием, сэру Симону Киллало, на чьи похороны он сейчас собирается. И вот она снова в его руках, в праздном любопытстве он извлек ее из сумочки жены и не видел абсолютно никакой взаимосвязи между отправкой этой купюры по назначению и ее возвращением.
Затем его сознание начало проясняться, и он нашел вполне возможное, но очень неприятное для него объяснение. У сэра Симона был сын — сын, которого с Клэр связывала слишком крепкая дружба. А что, если Ронни — разносчик болезни, имя которой «супружеская неверность»? Лессинг почувствовал, как темная волна ревности, порожденная подобной жуткой мыслью, прокатилась по его жилам и затопила грудь и сердце заколотилось быстро-быстро, как водяная мельница. Лессингу и прежде доводилось бороться с этим наваждением, противостоять бурному потоку, несущему его к острову, населенному безумцами. Громадным усилием воли он повернул поток вспять, и встал на твердую почву здравого смысла. Клэр, возможно, даст иное объяснение, вполне невинное и удовлетворительное.
— Клэр! — крикнул он, открыв дверь. — Откуда взялась эта купюра?
— Где ты ее нашел? — спросила она.
— В твоей сумочке. Я искал пилку для ногтей…
— Ты мне ее дал.
— Когда?
— Не помню, — сказала она, нервно разглаживая мятую купюру. — Хотя нет, помню! Две или три недели назад. Я собиралась обедать с Ронни и попросила у тебя деньги, потому что думала, что у него, как всегда, их нет. Но он оказался при деньгах, и я ничего не потратила. Но забыла вернуть тебе купюру.
— Я действительно дал тебе тогда пять фунтов, — ответил он, — и ты, конечно, не вернула мне ни пенни. Но это не та купюра, которую я тебе дал.
— Как не та? Если ты нашел ее в моей сумке, то это может быть только она.
— Я запомнил ее номер, — сказал Лессинг, — он поразил меня порядком цифр. И мне вздумалось расплатиться этой купюрой с сэром Симоном за картину, которая теперь висит у нас.
— И ты расплатился?
— Ты не понимаешь простых слов?
— Когда ты ее отдал?
— Я написал ему записку и вложил купюру в конверт.
— Это точно?
— Несколько дней я не помнил о письме, но в конце концов отправил…
— Ты, наверное, положил не ту купюру!
— Я не допускаю подобных ошибок.
— Никогда?
— Таких — никогда.
— Но на этот раз ты ошибся! Ты и сейчас допускаешь ужасную ошибку! Ведь это та самая купюра, которую ты мне дал, и я не понимаю, почему ты решил сделать это поводом для нелепой ссоры. Или тебе так хочется поругаться, что ты готов закатить скандал на пустом месте!
Ему снова стало не по себе, тяжкие сомнения мешали сосредоточиться, ревность терзала.
— Когда, — спросил он, стараясь сохранить самообладание, — ты в последний раз видела Ронни?
— В тот вечер, — сказала она, — когда мы вместе обедали.
— И с тех пор ни разу?
— Ни разу!
Он не ответил, и она невольно умерила свой апломб. Нервно шевеля ногой пушистый ворс ковра, проговорила:
— Он звонил раза два, предлагал встретиться, но я не пошла. Я знала, что ты будешь недоволен.
— Жаль, что я этого не знал, — ответил он.