— Ронни, — сказала она, — обещай мне ничего не предпринимать, пока не получишь письмо от меня. Скажи мне свой адрес, и я напишу тебе сегодня же.
Он заартачился, но в конце концов нехотя согласился. Она не поверила ему на слово и весь следующий день просидела дома. Однако Ронни не пришел и не позвонил.
Глава XV
— Во время этого сновидения, — многозначительно заговорил мистер Бикулла, — я испытал страх больший, чем когда бы то ни было. Это дурной сон и очень необычный. Вряд ли он мог присниться кому-то еще.
— Расскажите, — сказал доктор Лессинг.
— Его рассказать сложнее, чем предыдущие, потому что он очень прост, но его действующие лица — очень необычные персонажи. Я не могу этого объяснить, но они казались очень старыми. Я имею в виду не возраст, а то, что они были сотворены намного раньше нас, когда жизнь была длинной и текла очень медленно.
— С чего начинается сновидение?
— Я иду по какой-то насыпи, возвышающейся над землей, — топкой, как болото, и очень ровной. Кто-то следует за мной на очень близком расстоянии, но я не знаю, кто это. Иногда мне кажется, что это мой отец или мой школьный учитель математики, а иногда… право, мне не совсем удобно говорить это вам, доктор Лессинг.
— Не стесняйтесь.
— Иногда мне кажется, что это вы.
— Что ж, это объяснимо, хотя я не ожидал такого поворота. Не так скоро. Но ничего страшного, продолжайте.
— Итак, я иду по этой возвышенности. Вокруг совсем темно. Солнце еще не встало, и я не могу рассмотреть местность. Где-то вдалеке, по-моему, густой лес, но я не могу сказать точно. Поблизости, главным образом с одной стороны, на фоне темной болотистой почвы виднеются какие-то большие серые пятна, напоминающие камни или даже валуны. Я принимаю их за валуны, пока не замечаю, что некоторые из них задвигались. Тогда я догадываюсь, что это люди, которые спали и теперь просыпаются. Они не похожи на нас — слишком велики.
Мистер Бикулла промокнул лоб носовым платком, хранившимся у него за отворотом рукава, и продолжил рассказ:
— Один из них — очень грузный и полный — медленно поднимается и смотрит на меня. Он не подходит ко мне близко, но я очень испуган, у меня дрожат колени, ноги меня не слушаются. А затем я замечаю другого, высокого и худого, но такого же крупного, как и предыдущий. Он высвобождает ноги, увязшие в болоте, а его руки висят, как надломленные ветки дерева. В полный рост он кажется огромным. При свете первых солнечных лучей я разглядываю его лицо — оно будто каменное, а глаза… я в ужасе, потому что он приближается ко мне, и я цепляюсь за того, кто шел за мной, и прячусь за его спину. Он тоже очень испуган, и мне, доктор Лессинг, неловко признаться вам, кто он.
— Это я?
— Боюсь, что да.
— Пусть вас это не беспокоит. Что дальше?
— Грузный и полный, тот, кто задвигался первым, встает напротив другого и бьет того. Раздается ужасный треск, будто огромное дерево пригнулось и надломилось, а затем снова выпрямилось. Нет, не выпрямилось. Тело высокого сломлено надвое, и он падает в болото. После этого все валуны приходят в движение, спящие просыпаются, и я не могу больше смотреть на это со своей насыпи. Я теряю сознание, умираю. Это была смерть…
Какое-то время мистер Бикулла находился под впечатлением собственного сна, но, ответив на несколько вопросов Лессинга, пришел в себя и даже стал проявлять столь свойственную ему экспансивность. Казалось, он даже гордился своей способностью видеть такие страшные и увлекательные сны.
В начале сеанса Лессинг велел ему расслабиться и, как обычно, дать выход потоку воспоминаний, но мистер Бикулла уговорил его вначале выслушать рассказ о своем самом последнем сновидении. Теперь он, как и подобает пациенту, послушно лег на кушетку и попытался дать волю своей речи, позволить ей беспрепятственно струиться из нетронутых «цензурой»[23] глубин сознания. Однако то ли он недобросовестно отнесся к задаче, то ли его память была перегружена впечатлениями последних событий, но только у него ничего не получалось. Он сумел сообщить очень немного, и это немногое звучало неестественно и наигранно. Мистер Бикулла сдался первым, сказав, что они попусту теряют время, и предложил хотя бы сегодня отказаться от этого мнимого лечения.
— Я сейчас не в настроении, — извиняющимся тоном пояснил он.
Лессинг осторожно предложил ему лекарственный препарат, который помогал раскрепоститься всем его пациентам, но мистер Бикулла наотрез отказался.
— Мы сэкономили бы время, — сказал Лессинг.
— Время… Это как раз то, чем я так дорожу последние дни, — отозвался мистер Бикулла. — Я — как перелетная птица, доктор Лессинг. Сегодня я здесь, а через неделю, возможно, меня не будет с вами. Я не знаю покоя. Я часто задавал себе вопрос: если я уеду прежде, чем вы меня излечите, не скажется ли это на моем здоровье? Не пострадаю ли я от прерывания курса лечения?
— Едва ли я могу обещать вам «излечение», сколько бы ни продолжались наши встречи. Я могу вам помочь лишь в истолковании ваших сновидений…
— Они ведь странные, не так ли?
— Но если не считать этих снов и регулярных эмоциональных потрясений, пусть и временных, к каким они приводят, вы не склонны к стойкому невротическому расстройству…
— Вы правы. Я совершенно здоров. У меня хороший аппетит, нормальное пищеварение.
— …и я могу отпустить вас в любой момент, не опасаясь за ваше общее состояние. Но боюсь, что я до сих пор ничем не смог вам помочь…
— Это не так! Вы много сделали для меня. Кроме вас, никто со времени смерти моего отца не выслушивал моих снов с таким вниманием, хотя мне нередко хотелось поговорить о них. Но вы более благодарный слушатель, чем мой отец, потому что он слушал только для того, чтобы поведать потом мне о своих чудовищных снах, казавшихся ему более занимательными, но на самом деле невыносимо скучных.
— Не волнуйтесь, я не буду пересказывать вам свои сны, — сказал Лессинг, — сколько бы ни продолжалось лечение. Надеюсь, мы будем встречаться на наших сеансах и впредь, если так распорядится судьба. Но если сегодня вы не подготовлены к сеансу, убеждать и тем более заставлять я вас не буду. Давайте-ка лучше перейдем в гостиную, и я угощу вас чем-нибудь. Примерно через полчаса мне надо будет уйти, но мы успеем выпить по стаканчику хереса.
— Буду рад, — согласился мистер Бикулла, и они пошли в гостиную, где уже сидела Клэр и с самым безмятежным видом что-то вязала для ребенка. За последние дни она ни разу не повысила голос, проявляла трогательную заботу о дочке и муже, когда он ей это позволял, и с увлечением предавалась домашним хлопотам. Она с удовольствием согласилась на стаканчик хереса и искренне расстроилась, когда через сорок минут Лессинг сказал, что ему пора идти.
— Но вы не уходите, — обратился он мистеру Бикулле. — Останьтесь и посидите еще с Клэр, я уверен, что она будет только рада.
— Конечно, — сказала Клэр, — но все-таки жаль, что тебе надо идти, Джордж. Ты говорил, что будешь обедать в ресторане, но я не предполагала, что ты уйдешь так скоро.
— Я иду не на вечеринку. Харроу просил меня посмотреть одного из его пациентов, и мы обсудим с ним этот случай, а потом немного перекусим. Вот и все.
— Значит, ты ненадолго?
— Думаю, не задержусь. Хотя твой кузен Ронни утром звонил мне в клинику…
— Что он сказал?
— Попросил меня уделить ему время. Он что-то задумал, не знаю, что именно…
— Неужели ты с ним встретишься?
— Да, я обещал. Мы с ним не в ладах, но он явно нуждается в помощи. Я сказал, что приеду не раньше девяти…
— Ты поедешь к нему домой?
— Да, хотя, по его словам, сейчас он там не живет. Он звонил из Брайтона и сказал, что приедет на один день и вернется туда последним поездом.
— Он просто хочет занять у тебя денег.