Мы поднимаемся по задней лестнице наверх, выходим за дверь, затем он ведет меня вниз по длинному коридору к другой двери, находящейся в конце. Слегка постучав, он дожидается ответа, пока женский голос не кричит: «Войдите», и прежде чем исчезнуть внутри, говорит мне:
— Подожди здесь.
Двери сделаны из цельного дерева, поэтому невозможно подслушать, о чем они говорят. Раздается возмущенный голос девушки и слышится его низкий рокот. Она явно не рада. Скорее всего, я не получу обещанных пяти минут. Ручка начинает поворачиваться, я быстро отскакиваю от двери, когда она открывается.
— У тебя пять минут. Если она не захочет говорить с тобой, ты сдержишь свое слово. Поняла?
Он такой внушительный и резкий, как инструктор по строевой подготовке, и у меня появляется явное желание подколоть его, цокнув каблуками и отдав честь. Ну, чуть-чуть.
— Поняла.
Я удивляюсь, когда он заталкивает меня внутрь и закрывает за мной дверь. Я ожидала, что он будет стоять на страже при нашем разговоре или что-то в этом духе. Мой взгляд останавливается на девушке с длинными, золотистыми волосами, сидящей на диванчике у окна и наблюдающей за бушующей грозой снаружи, и я прекрасно понимаю, что, должно быть, он очень близок к семье, раз смог убедить ее поговорить со мной, хотя бы несколько минут.
— У вас есть четыре минуты и тридцать секунд, — говорит она, тяжело вздохнув и не поворачиваясь.
Я вижу ее профиль, который такой же красивый и отчужденный, как и на фотографиях. Она студентка третьего курса, на год младше меня. Ну, пока она не ушла в этом семестре.
Я поднимаю подбородок и делаю шаг вперед.
— Почему ты все-таки бросили колледж, Мина? Могу я называть тебя Миной?
Она переводит великолепные карие глаза в мою сторону, ее взгляд сомневающийся.
— Как тебя зовут?
— Скарлетт, — подойдя ближе, я вытаскиваю свой блокнот из кармана плаща, и что-то падает на пол.
«Кэс!» мысленно кричу, пока мое лицо заливается краской. Я поднимаю пакетик из золотой фольги и засовываю его обратно в карман, бормоча про раздражающих друзей.
Когда я поднимаю голову, ее лицо становится сплошной закрытой маской, а голова вздернута вверх.
— Очевидно, Себастьян был неправ насчет тебя. Я только что потеряла лучшую подругу. Я не в настроении становиться кормом для какой-то дрянной бульварной цыпочки. Ты можешь уйти.
— Моя подруга подсунула мне это в шутку, — говорю я низким голосом, стараясь не обижаться, но гнев девушке уже вернулся на место, отражаясь в ее безразличном взгляде. Но грусть в ее глазах затрагивает что-то очень глубокое внутри меня.
Я убираю блокнот с ручкой обратно в карман моего плаща и развязываю ленточку на шее. Держа перекинутый плащ в руках, я сдвигаю маску и извиняюще улыбаюсь.
— Мне кажется, справедливо будет узнать, кто задает тебе вопросы. Я — Талия... И я знаю, что такое потерять близкого тебе человека.
Девушка, немного прикрыв глаза, с интересом поворачивается в мою сторону.
— Кого же ты потеряла?
— Я потеряла того... кто был мне как сестра... когда мне было тринадцать. Ее звали Амелия.
Я ни с кем не говорила о смерти Амелии. Слова вылетают сами собой, и я начинаю хрипло рассказывать, словно переворачиваю страницы старого фотоальбома, открытого после долгих лет глубокого хранения. Моя тетя отказывается обсуждать тот вечер. Полагаю, что для нее это очень болезненно, поэтому мы никогда не говорим об этом.
Слезы блестят в глазах Мины.
— Может ли что-то облегчить эту боль?
Я сажусь рядом с ней на подоконник и встречаю ее взгляд полный страдания.
— Боль постепенно притупляется, с каждым годом ее становится меньше, но мне трудно позволить уйти чувству вины.
— Ты каким-то образом ответственна за это? — глаза Мины расширенны, в темных глубинах плещется сочувствие.
Я сжимаю губы вместе.
— Нет, но я все равно чувствую, словно могла что-то сделать, чтобы это предотвратить.
Ее плечи слегка опускаются.
— Я точно знаю, что ты чувствуешь.
— Наркотики способствовали смерти Амелии, — говорю я, наблюдая за выражением лица Мины, которая начинает отводить взгляд в сторону, но я по-прежнему продолжаю: — Поэтому это объединяет тебя и меня.
Она резко вскидывает голову, возмущаясь:
— Не наркотики убили Саманту!
— Тогда что же, скажи мне, Мина. Мое чутье подсказывает, что есть что-то большее в истории, которая официально сообщалась. Твоя соседка по комнате не торговала наркотиками, так ведь?
Выражение крайней вины отображается на лице Мины перед тем, как она прижимает руки к лицу и бормочет:
— Мы не хотели делать этого. Боже, это все моя вина, что она ушла, но я не могу ничего говорить.
Я убираю ее руки от лица, наклоняясь, чтобы заглянуть в глаза.
— Почему не можешь?
Она смотрит вниз на наши сцепленные руки.
— Потому что другие могут пострадать, если я сделаю это.
Сжимая ее руку, я говорю:
— Сколько еще людей может пострадать, если ты не заговоришь, чтобы в конце концов остановить это?
Она качает головой и еле слышно шепчет:
— Слишком много чужих жизней может быть разрушено. Шантаж имеет глубокие корни.
— Шантаж? Тебя и твою соседку по комнате как-то принудили распространять наркотики?
Медленный кивок.
— И других тоже? — продолжаю я.
Когда она снова кивает, я кусаю изнутри щеку, потому что во мне закипает ярость. Это уже не просто статья, а миссия.
— Как насчет того, что статья будет полностью анонимной?
Надежда освещает ее лицо, затем ее взгляд тускнеет.
— Твое имя будет под ней. Они отследят тебя, и путь приведет ко мне в качестве источника информации.
— Автор статьи будет тоже анонимным.
Она смотрит на меня в замешательстве, ее выражение сомневающееся.
— Зачем ты это делаешь? Я знаю, насколько много значат большие сенсационные новости для таких как ты. Ты учишься на журналиста, верно?
Мои учителя увидели во мне потенциал и выдали специальное разрешение, чтобы я смогла посещать курсы журналистики уровня выпускников в качестве студента последнего курса. Я киваю.
— Да, эта история будет способствовать развитию моей карьеры, после того как стану выпускником, но я не хочу делать свою карьеру таким образом, — говорю я, снимая мою цепочку. Однажды я уже снимала одно из сердец с моей цепочки. Вновь застегивая ее на шеи, я протягиваю ей сердце.
— Возьми.
Она берет крошечное золотое сердечко.
— Я не понимаю. Почему ты даешь его мне?
Я киваю на амулет.
— Я должна была отдать его Амелии, когда она станет достаточно взрослой. Я даю его тебе, и ты будешь знать, что я сдержу свое обещание.
Слезы облегчения струятся по ее щекам, прежде чем она, не задумываясь, обхватывает руками меня за шею и, крепко прижавшись, шепчет:
— Благодарю тебя.
Я тяжело выдыхаю, отклоняюсь назад и улыбаюсь.
— Ты будешь в порядке, если я начну записывать?
Мина кивает, вытирая слезы, затем снимает свои золотые цепочки и надевает амулет на одну из них.
Ручка и блокнот в моей руке, но мой взгляд цепляется за сердце, висящее на ее цепочке. Я пытаюсь сделать вдох, но легкие не дают, горло сжимается.
Ее пальцы дотрагиваются до амулета.
— Ты уверена, Талия? Это прекрасный жест, но я верю, что ты и так сдержишь свое слово.
Я с трудом проглатываю комок в горле и киваю.
— Он идеально смотрится на тебе. У Амелии были такие же волосы, как у тебя. Приятно видеть, как бы амулет выглядел на ней.
Мина улыбается, потом кивает в сторону двери.
— Себастьян, должно быть, действительно испытывает уважение к тебе.
Моя рука с ручкой замирает на середине.
— Почему ты так говоришь?