prologue
Дориан
Мутное пасмурное небо в Сиэтле единственно привычно в середине марта. Сегодняшнее утро было похоже на все остальные: подъём в пять тридцать девять утра, — без будильника или иных пробуждающих факторов, — пробежка, контрастный душ и чашка кофе, которую я растягивал привычные полтора часа, готовя себя к новому дню. Осталось несколько месяцев до окончания учёбы в институте, а мистеру Теодору Грею истинно не терпелось ввести меня в бизнес. Я прекрасно это понимал. Я этого хотел. Я был к этому готов. У меня были способности и самодисциплина. У меня были знания и опыт общения с крупными предпринимателями. У меня была цель, которая всеобъемляла моё сознание - я хотел открыть для себя всю правду о моей биологической матери.
О том, что она была, я узнал волей случая. Только в свои, почти что, двадцать три года мне открылась тайна, которая ломает психику людей подросткого возраста, или людей, довольно чувствительных и мнительных. Это никогда не было мне свойственно, таких качеств я при себе не имел. Признаться, я считал себя порой слишком чёрствым. Но последние дни я ощущал, что сознание внутри меня медленно переворачивается. И я злился, не пойми на что.
Я так привык к естественной последовательности событий, что резкие внедрения, врезания, выбрасывания в мою жизнь влияний извне меня пугали, отрубая возможность мыслить рационально. Сколько я себя помню — я люблю свою мать Айрин любовью безудержной, преданной. Любовью верного пса; любовью, которой не пользавались, котрую не брали слепо, а отдавали взамен, как преломляющее лучи солнца зеркало отражает золотые блики. И вот, женщина, которую я называл «мамой», вкладывая в это слово полноценный смысл и осознание её места и роли в моей жизни, оказывается «не родной». Какое глупое, холодное слово, которое… я никогда не приму. Она родная, самая родная. Она так же близка мне и важна, как и отец. Отец, который как и был, так и есть, родной. Я хотел поговорить с ним об этом тут же, но получил:
— Дориан, сейчас не время. Пожалей меня и маму, мы позже поговорим об этом.
Только лишь Кристиан Грей вступился за то, что правду мне знать необходимо и пригласил меня вчера в свой кабинет в старинном особняке. В том доме, что достался ему и Анастейше от Каррика и Грейс Тревельян-Грей. Ранее, он говорил:
— Ох, ну подумать только!.. Спустя время, а в точности, как не стало родителей, этот дом снизошёл единственным местом, где я хочу находиться. И дело не в сентиментальности, и не в том, что старики стремятся провести остаток жизни там, где проматывали свои детство и юность. И даже не улыбайся, Дори: суть не в том, что Фиби с Адамом и ребятами решили к нам перебраться, — он хлопнул меня по плечу, — А в том, что… странно, но… начинаешь осознавать, что только в родительском доме мы ощущаем неподкупное, настоящее, первозданное счастье. Оно проходит быстро, потому что в юности мы хотим вырваться, рвёмся к свободе… а настоящая свобода вот она — пока мы дети, — бесчинно продолжал он, — Как же я редко навещал их… в силу совершенно различных причин, как редко!.. Дориан, я понимаю, что ты самостоятельный, сообразительный малый, так много лет живёшь отдельно… но, прошу тебя, навещай своих стариков почаще. И нас с Аной, и мать с отцом, и бабушек со стороны твоей матушки… Сейчас ты не поймёшь, почему я прошу об этом. Но придёт время, придёт время… И запомни, услышь: я ни в коем разе не попрекаю тебя. Мне, например, ты своё внимание уделяешь привелигированно! — он рассмеялся.
— Всё потому, что ты замечательный собеседник, — приветливо добавил я.
— Всё потому, что ты умный и сам умеешь слышать умных людей.
После этой встречи я решил навестить своих родственников, в том числе и родителей с моими братьями и сёстрами. Я знал, что им важно моё внимание, а с переездом на свою отдельную квартиру, со своей извечной каждодневной загруженностью я мог лишь изредка позволять себе это. С отцом мы встречались последнее время исключительно по работе. Первым моим порывом было поехать к Элене — она терпеть не могла слова «бабушка», поэтому я называл её именно так, — потому что её особняк находился неподалёку от дома Анастейши и Кристиана. Я входил в дом уверенно, ведь знал, что она всегда радушно меня примет, со свойственной ей холодной нежностью поведёт беседу, будет задавать риторические вопросы, после чего, вздыхая, разведёт руками и всё повторится в той же хронологической последовательности.
Однако в этот раз, из гостиной — с отличной акустикой и белым роялем в центре, настежь распахнутыми огромными окнами в которые проникали сильные потоки ветра, подбрасывая прозрачные занавеси к высокому потолку, — раздавался её непривычно, неестественно жёсткий и громкий голос, заставший меня врасплох своей чёткостью и деловитостью:
— Вы должны понять, что эта фирма принадлежит Дориану Грею. Да, её продажа была осуществлена мною и никем другим, но это не отменяет того факта, что это наследие Грейсона Гриндэлльта. Его дочь не могла бы потянуть её, поэтому я и решилась на этот опрометчивый шаг. Сейчас от этого зависит будет ли у моего родного внука Марселя компания, он истинный наследник Grey Enterprises Holdings, не Дориан, но его отец…
Она вдруг прервалась. Я замер и часто моргал, пытаясь сообразить, что вообще происходит. И услышал голос отца.
— Элена, даже если вы вернёте Grindeellte Company нашему с Айрин сыну, он будет генеральным директором фамильного холдинга. Ни Марсель, ни ваш любимый Мэл, а он. Дориан. Он как никто разбирается в этом, он хочет этим заниматься, в отличие от этих лоботрясов, и я не имею никакого права запрещать ему это. Он введён во все дела, только на него я надеюсь и знаю, что мы никогда не потерпим крах, если во главе будет Дориан!
— А что достанется другим сыновьям?! — вспыхнула гневно Элена, громко кладя телефон на стол, — Чем будут заниматься они? Ну, Армэль понятно, мой бизнес достанется ему…
— Он ещё слишком молод. И пока мы вбиваем Мэлу в голову, что ему нужно браться за ум и начать учиться, ему не до бизнеса. Он его разорит.
— Не разорит, он очень смышлёный и утончённый мальчик.
— Он мальчик, именно. Мальчик, который о своём будущем должен задуматься. А Дориан уже состоявшаяся личность, он мужчина, на которого я полагаюсь, как на себя самого.
— Я думала, что раз он сын Даниэль, он и должен заниматься её бизнесом!
— Он наш сын! — я вздрогнул всем телом, услышав пронзительный, полный слёз крик моей мамы, которая стала плакать сразу после произношения этих слов.
Большего я выдержать не мог. Я вошёл в комнату. Отец замер, сжимая в объятиях маму, которая, увидев меня, стала плакать ещё громче, скручиваясь от боли в его руках. Элена, очевидно, потеряла дар речи и, вытянув шею, долго, часто моргала, смотря то на меня, то на мои туфли.
— Дориан, мы… нам…
— Что происходит? — с привычным для меня, пугающем окружающих, маниакальным спокойствием произнёс я.
— Дори, послушай… Дориан, сейчас не время. Пожалей меня и маму, мы позже поговорим об этом.
Он пристально смотрел мне в глаза. Такого натиска я долго не мог выдержать. Шумно выдохнув сквозь зубы, я вырвался из душного особняка, будто он вот-вот обрушится на меня всеми стенами и потолками, помчался к Audi. «Никаких чувств, никаких чувств», — уже не впервые начал шептать себе я. Только проехав несколько километров, я смог совладать с собой, достать из кармана мобильник и позвонить человеку, который, безусловно, мог всё рассказать мне.
— Кто такая Даниэль Гриндэлльт? — я задал этот вопрос Кристиану Грею.
И он назначил встречу на сегодня, сказав, что знает об инциденте в доме Элены и считает, что только правда даст мне возможность принять действительность такой, какая она есть.
Дождь нещадно тарабанил по крыше моей машины, пока я стоял в «пробке» и чувствовал себя ещё более сдавленным ею, чем когда-либо. От недосыпа я начал дремать, но жуткие картинки, которые калейдоскопом крутились вокруг моего сознания, заставляли меня проснуться, вздрогнув от внутреннего толчка и распахнуть глаза. И только сейчас, сидя на кожаном сидении в центре забитой дорогим металлом трассы, ко мне медленно приходило осознание ранних пробуждений. Да, я начал понимать, осознавать только сейчас, почему я просыпался с рассветом. Мне вспоминались странные, тревожные сны, точная копия этого кошмара в закупоренной коробке авто: будто кто-то тонет в холодной воде, тянет ко мне полупрозрачные тонкие руки и пытается вынырнуть, но тщетно. Я хватаю эти ледяные пальцы, я тяну к себе это мокрое тяжёлое создание с бело-серыми руками, а затем вижу свои глаза на дне, смотрящие на меня с непомерным укором и едва уловимым, неизведанным мне чувством, которое может испытывать только женщина к мужчине. Это жутко. И это пение в ушах, голос морской сирены, которое мелко-мелко раскалывает сознание, превратившееся в сегодняшней дорожной спячке в сирену полицейского авто, по пробуждению… Так жутко. Может ли быть покой, как таковой? Уж очень сильны в этом мои сомнения.