В некоторых помещениях еще горит свет: люди развешивают плакаты и разноцветные гирлянды. На мгновение сердце болезненно сжимается: в одном из окон я вижу лицо своей мамы. Но это всего лишь фото – очередной рекламный плакат «Ночной птицы».
– Все уже готовятся к параду на следующей неделе, – объясняет Грант, указывая на украшения. – Он открывает недельный фестиваль, который мы проводим каждое лето для оголтелых фанатов «Ночной птицы», чтобы они могли посмотреть, где снималось кино, и не доставали нас весь остальной год.
Кажется, этот фестиваль – не самое долгожданное событие в календаре Гранта.
– Подумай, может, ты тоже захочешь поучаствовать в параде. Все местные детишки идут. Обсуди с бабулей. Уверен, она…
– Я уже уеду к тому времени.
«Не больше трех дней», – пообещал Ларри.
Если только Нолан не…
Нет. Никаких «если».
Сквозь шум мотора пробивается какая-то слабая мелодия. Не могу узнать песню, но это точно что-то старое, знакомое. По рукам, разрисованным черными чернилами, пробегают мурашки. За витринами магазинов и забегаловок я замечаю еще одно небольшое здание. Фонарь освещает старую вывеску: «Музей и сувениры Брина». Вдруг в круге бледного света появляется человек. Наверное, это хозяин пришел запереть дверь. Но в этой фигуре есть что-то тревожное, неправильное. Высокая и худая, словно искусственно растянутая, она как-то странно замерла в свете фонаря.
– Все в порядке? – спрашивает Грант, и я перевожу взгляд на него.
Когда я снова поворачиваюсь к окну, у музея уже никого нет.
– Я просто… Мне показалось, что рядом с музеем кто-то стоял, но он уже ушел.
– По идее здесь не должно никого быть в это время, – замечает Грант. – Музей закрывается в пять во все дни, кроме четверга.
Я опять смотрю на кружок света под мерцающим фонарем, но теперь там пусто. Здания снова сменяются деревьями, и вскоре в темноте перед нами возникает одинокий домик. В маленьких окошках горит свет, комнаты на верхнем этаже расположены под самой крышей с крутыми скатами. Здесь нет фонарей. Нет других домов, указывающих на наличие цивилизации. Кажется, солнце в этом месте никогда не может рассеять тени.
– Вот тебе и «Хижина в лесу»[7], – бормочу я себе под нос, но даже не могу заставить себя потянуться к дверной ручке.
И тут дверь пикапа открывается сама собой. Грант стоит снаружи с моим чемоданом.
– Ты что-то сказала?
Я молча вылезаю из машины. Горячая рука Гранта застывает на моей спине на пару секунд. Возможно, ему тоже стоит рассказать историю про мужика на премьере фильма и запах горелого мяса. Но я лишь отступаю в сторону и забираю у него чемодан.
– До скорого.
Я оставляю его у пикапа и решительно направляюсь к крыльцу. Стучу в дверь. Открыто. Зловещее напоминание о том, как я вернулась в нашу квартиру… Неужели это было вчера?
В доме стоит затхлый, мертвый запах старой древесины и иссохших оболочек насекомых.
– Эй! – кричу я в пыльную пустоту, медленно идя по дощатому полу прихожей. – Есть кто-нибудь?
На столе, в мягком свете лампы с витражным абажуром, стоит винтажный черный телефон с дисковым номеронабирателем. У Нолана такой же. Возможно, мне стоит позвонить Ларри. Если я объясню ему, что стою посреди дома, до жути напоминающего фильмы Нолана, он, возможно, разрешит мне вернуться в Нью-Йорк прямо сейчас.
Я ощущаю движение воздуха за спиной. Обернувшись, я обнаруживаю в дверном проеме женщину, которая наблюдает за мной, скрестив руки на груди. Ее побелевшие волосы собраны в тугой пучок на макушке, несколько прядей обрамляют мертвенно-бледное лицо. Она ярко накрашена: темно-коричневые тени на впалых веках, тонкие нарисованные брови застыли в разочарованном изумлении. Помада сливового цвета просочилась в мелкие морщинки, которыми испещрена ее кожа. Она напоминает мне куклу из ужастика.
– Я… Дверь была открыта.
Полагаю, это и есть моя бабушка. И тут до меня доходит, что я понятия не имею, как к ней обращаться. Грант называл ее моей бабулей, но для меня это звучит дико. Она – чужой человек.
– Я Мойра Маккейб. А ты… Должно быть… Девочка Лорелеи? Господи, как ты выросла! – говорит она, протягивая руку.
Я хочу поправить ее, но останавливаюсь. Я слишком привыкла быть девочкой Нолана. Ощущение, будто я ошиблась съемочной площадкой. Я пожимаю ее руку, но тут же отпускаю, чтобы больше не чувствовать холодную, сухую, как бумага, ладонь.