Постучаться в дом я не успел, ещё на подходе приметив гостя, двери мне отворила Белая, только и ждавшая, когда я к ним заскочу. Старясь подражать мне во всём, му переняли одну из немногих, мою личную, хорошую черту — не ходить дома обутым. Помещение тамбура встретило меня рядами скинутых друг на другу пар обуви (выглядевших скорее как лапти или шерстяные носки), а так же соответственным запахом.
Внутри общаги царил гомон, посередине столовой комнаты в ведре мылись вернувшиеся с огородов привыкшие к наготе близких детишки. Где-то вдали кто-то пердел, кто-то чихал, постанывая кто-то кого-то трахал. Одним словом — общага…
— Только попрошу вас, не говорите об усопших, даже если старейшина попросит. — Помогая мне разуться, припала на колени и ласково протянула коровка, стягивая с меня ботинки.
— Постараюсь. — Не зная, о чём пойдёт разговор, коротко ответил я.
Старика нашёл в его комнате, закутанным в шкуры, сидящим на полу и спиной прижимающимся к каменной печи. Его мёртвенно бледный взгляд, почти не проявлял каких-либо видимых интересов к жизни.
Приветствий не было, не было воодушевляющих речей и прочего, что я слышал от этого умного и находчивого деда в прошлые наши встречи. Он разбит, подавлен и разочарован в жизни.
— Скажи, Матвеем Чудотворец, Мудагар, он ведь правда погиб, как герой?
— Правда. Ему, его силе и силе Кобаго с воинами, мы обязаны своими жизнями. — Ответил я, и старик с облегчением выдохнул. Возможно, кто-то уже успел натолкнуть Мудра на неприятную мысль о том, что старший так же был предателем.
— А Мереед…
— Тоже правда… — Подойдя по ближе, так же сажусь на пол и спиной прислоняюсь к горячей, почти раскалённой печи. За считанные минуты мне становится невыносимо душно и жарко. Температура, до которой раскочегарена печь, вынуждая отодвинуться. Пока я привыкал к простой обстановке внутри комнаты Мудра, мы сидели молча, лишь заметив мои телодвижение, старик позволил краюшку своих губ немного изогнуться.
— Жарко? Хм… А вот мне нет. Старые кости уже ничего не греет. Видимо, я тоже скоро умру, устал…
— Не, дед, даже не думай, запрещаю. Я проблем кролли в одиночку вывезти не могу, тут ещё эти выдры и ты, бля, на пенсию собрался… Хрена лысого, живи и работай, ты мне нужен!
Говорил я искренне, хоть и как обычно, с долькой неуважения, несерьёзности в голосе.
Ещё немного помолчав, дед усмехнулся. Его позабавило что «могущественное существо, вроде меня, нуждается в таком, как он». Потом, перебирая мои слова, он спросил «что такое пенсия», и после моего недолгого рассказа о стариках моего мира и рода человече, тихонько, едва слышно, протянул:
— Пенсия… это почти как сказка, мечта… — Он не знал о деньгах, коммуналке, плате за телефон и связь. Всё, что он понял из моих слов, так это «участок земли, работа в поле, тишина и спокойствие в окружении таких же стариков, соревнующихся между собой, кто дольше проживёт». Мудра был рад, что где-то в мире, кто-то может себе позволить так проводить время, а так же, будучи заинтересованным в моих дальнейших историях о пенсионерах рода человече, предложил мне ещё разок как-нибудь к нему заглянуть. Убедившись, что у местных му всё в порядке, что они готовы поделиться в случае надобности с Озёрным молоком и коровами, договорился и о том, что дед поборется ещё за своё выздоровление.
Живи, старый, а то боюсь, что ещё одной смерти моё раненое сердце может и не выдержать.
Закончив с Мудра, перенял от Белой бурдюк с молоком. Девушка предупредила меня о дальнейшем снижении количества надоев, о потере в весе коров в зимний период, а так же рассказала о том, что если и бить коров на мясо, то делать это нужно как можно скорее, пока скот не начал голодать и худеть.
Запас сена у нас довольно внушительный. На сколько его хватит, хрен знает, но, пока му не бьют тревогу, а коровы на выпасе мордами своими сами находят себе корм — всё нормально. Через пару деньков, когда Мудра вернётся к делам, я обязательно детально обсужу с ним данный вопрос, а пока…
— Буду иметь в виду. — Желая согнуться, дабы прихватить ботинок, встречаю сопротивление старавшейся мне услужить Белой. В общаге было тепло, девушка носила меховую куртку, что сейчас была одета поверх голого тела и держалась всего на одной большой деревянной пуговице, нашитой между грудью и пупком. Когда та опустилась, дабы помочь мне обуться, став всего на полторы головы ниже меня, я замечаю два больших, выпирающих из-под одежды, круглых контура соска. Огромная грудь пыхтевшей над моими ногами му, своим вырезом поглощает мой коленный сустав, я буквально чувствую, как секунда за секундой член мой каменеет. Вижу, как поднимается бугорок на моих штанах, видит это и Белая. Застыв со вторым ботинком в своих руках, та кладёт руку мне на пах и тихонько произносит: