- В своих письмах я рассказывала вам о танцах Пятницы. Но я сообщила вам не все.
Обнаружив ваше платье и парик и нарядившись в них, Пятница целые дни кружился, танцевал и напевал - на свой лад. Я не написала вам, что он надевал ваше платье на голое тело. Когда он стоял спокойно, одежда закрывала его до лодыжек, но, когда он начинал кружиться, платье распахивалось и создавалось впечатление, что единственной целью танца и было выставить напоказ наготу.
Так вот, когда Крузо сказал мне, что работорговцы вырезали языки у своих пленников, дабы легче было держать их в повиновении, я, признаюсь, подумала, не есть ли это некая деликатная фигура речи: быть может, вырезанный язык означает не только язык как таковой, но подразумевает и еще более жестокое увечье, и что в понятии немой раб заключен раб кастрированный.
Когда в то первое утро я услышала шум и подошла к двери, я увидела танцующего Пятницу в развевающихся вокруг него одеждах и, ошеломленная, бесстыдно взирала на то, что раньше было от меня сокрыто. Хотя мне и приходилось видеть Пятницу голым, было это только издалека: на нашем острове мы, и Пятница в том числе, сколько было возможно, блюли приличия.
Я рассказывала вам об отвращении, которое я испытала, когда Крузо открыл Пятнице рот, чтобы показать мне его ущербность. То, что Крузо хотел мне показать и от чего я отводила глаза, было обрубком в задней части рта, в дальнейшем я рисовала в своем воображении этот обрубок шевелящимся и напрягающимся от эмоций, которые хотел выразить Пятница; я уподобляла его перерубленному червяку, извивающемуся в смертельных конвульсиях. С той ночи меня постоянно преследовал страх, что однажды моему взору откроется увечье еще более ужасное.
Во время танца ничто не оставалось неподвижным - и, наоборот, все как бы застывало. Развевающиеся одежды были подобны красному колоколу, надетому на плечи Пятницы; сам он был как бы темной колонной в его центре. То, что было сокрыто, открылось. Я увидела, точнее, мои глаза были открыты тому, что пред ними предстало.
Я увидела, верила, что увидела, хотя впоследствии вспоминала Фому, который тоже видел, но не мог себя заставить поверить, пока не вложил персты свои в рану.
Не знаю, как об этом можно написать в книге, иначе как снова накинув покров иносказания. Когда я впервые услышала ваше имя, о вас говорили как о человеке необычайно скрытном, ну точно священнослужителе, которому приходится в процессе своих трудов выслушивать самые откровенные признания самых отчаянных грешников, Я не встану перед ним на колени, клялась я себе, как это делают грешники, поднаторевшие во всевозможных непотребствах; я просто и прямо скажу то, что можно сказать, и умолчу о прочем. Но сейчас я открываю вам самые тайные мысли! Вы похожи на знаменитых распутников: женщины относятся к ним враждебно, но беззащитны перед ними, поскольку сомнительная слава является сильнейшим орудием соблазнителя.
- Вы не все рассказали мне про Баия, - произнес Фо.
Я сказала себе (разве я в этом уже не призналась?): он как терпеливый паук, притаившийся в центре сотканной им паутины и ждущий, когда к нему придет добыча. А когда мы бьемся в его щупальцах, он раскрывает челюсти, чтобы сожрать нас, и, когда мы кричим в агонии, он едва заметно усмехается и говорит: «Я не просил вас приходить, вы явились по собственной воле».
Мы оба надолго замолчали. Непрошено пришли слова какого-то поэта: «Я выброшен на берег, где я не собирался ноль». В чем их смысл? Внизу, на улице, женщина обрушилась на кого-то с проклятьями. Они не иссякают. Я улыбнулась - ну просто не смогла удержаться, и Фо тоже улыбнулся.
- Что касается Баия, - сказала я, - я намеренно рассказываю об этом скупо. Я хочу, чтобы обо мне стало известно благодаря острову. Вы называете это эпизодом, а я полагаю, что это полноправная история. Начинается она с моего появления там и завершается смертью Крузо и нашим с Пятницей прибытием в Англию, с чем я связывала надежды на будущее. Внутрь этой большой истории вплетены более мелкие: как меня ссадили с корабля (о чем я рассказала Крузо), кораблекрушение Крузо и первые годы на острове (о чем Крузо поведал мне), история Пятницы, хотя это, собственно, не история, а загадка или дырка в повествовании (в моем представлении это петля, тщательно обметанная по кругу, но все же никчемная, пока в нее не продета пуговица). В общем же это повествование с началом и концом, с приятными отступлениями; недостает только чего-то важного в середине, в том месте, где Крузо слишком много времени и сил отдает террасам, а я слишком долго слоняюсь вдоль берега. Однажды вы предложили вставить в середину пиратов и людоедов. Мне это кажется неприемлемым, потому что не соответствует правде. Теперь вы предлагаете свести рассказ об острове к эпизоду из жизни женщины, отправившейся на поиски пропавшей дочери. Это я тоже отвергаю.