— Спасибо, подлиза — мастер отлиза, — она кокетливо касается кончиком язычка края верхней губы, толком, не осознавая, что она со мной делает.
Я быстро сокращаю расстояние между нами, тут же проталкиваю язык в её рот, усадив на кухонный островок. Айрин обнимает меня за шею, притягивая к себе ближе. Я провожу руками по её оголённой гладкой коже голеней, упираюсь в самую ткань шорт, скольжу обратно.
— Я возьму тебя ещё раз, — хриплю, еле дыша, — У меня уже эрекция…
— Я хочу есть, — шепчет Айрин, хихикая сквозь поцелуи.
— Перебей аппетит моим членом, — широко улыбаюсь в её губы. Она стукает лбом мой лоб, прерывая поцелуй.
— Твой член за последние часы побывал в моём рту два раза. Не наглей, Грей, — она водит из стороны в сторону указательным пальцем перед моим носом.
Насмотревшись на то, как я слежу за ним взглядом, она звонко смеётся. Я хватаю её палец в рот и прикусываю. Она шипит, легонько пихая меня ногой в пах, как бы случайно.
— Твою мать, — шиплю, освободив рот. Айрин хохочет. — Не заводи меня, — я в воздухе ткнул в неё пальцем, строго щурясь.
— Я только смеюсь, Теодор, расслабь яички, — Уизли откидывает голову назад, продолжая задушевно смеяться. Я улыбаюсь этому счастью, как придурок.
— Я бы тебя сейчас., — с широкой улыбкой качаю головой, пока она хохочет. Её спасает свист чайника. — Ура, мы его дождались, — я чмокаю её в носик и иду к предмету, что стоит на плите.
Слышу, как Айрин спрыгивает с кухонной тумбы. Наполняю наши чашки кипятком, налив заварки. Чувствую объятия со спины и нежный поцелуй в лопатки.
— Так бы всегда.
Её шёпот пронзает. С души спадают невидимые тиски, уже в который раз за эти часы, проведённые с ней. Часы, которых мне всегда будет мало.
— Так и будет, — отзываюсь.
Айрин ещё раз звонко целует меня и поспешно отстраняется, вприпрыжку двигаясь к столу.
— У меня, обычно, на завтрак овсянка, — вздыхает Айрин, усевшись на стул, подогнув под себя ножки, — Но я так подумала, что… если мой ночной тренер не будет останавливаться на достигнутом, о диете можно не беспокоиться, — она широко улыбается, заставив меня ухмыльнуться.
— Я и не думал останавливаться даже днём, — подмигиваю, добавляя в чай сахар.
— Это ты мне уже доказал в ванной, — Айрин кусает губу, отрезая кусочек омлета.
Улыбаясь, как Чеширский кот, я беру наш чай и иду к столу, сажусь рядом с Айрин. Делаю глоток, слушая, как она мычит от удовольствия, прожёвывая омлет. Улыбка ещё шире растягивает мои губы, если это вообще возможно.
— Вкусно? — выгибаю бровь я.
— Очень, — Айрин коротко мне аплодирует, мягко улыбаясь; ест ещё один кусочек, — Для меня, кто сжигает даже яичницу, твой омлет — это верх кулинарного искусства.
Я выгибаю брови.
— Вот как?
— Да, я не умею готовить, Теодор Грей. Привет, — она отправляет в рот ещё вилочку, пожимая плечами.
— Я буду готовить за нас двоих, — широко улыбаюсь, — Надо будет тебе попробовать пиццу в моём исполнении, — подмигиваю я.
— А потом ещё оргазм в твоём исполнении, иначе я превращусь в булочку, — Айрин хлопает ресницами.
— Это не обсуждается, — шепчу я, целуя её в носик, склонившись. Малышка широко улыбается.
— А как ты научился готовить? — с неподдельным интересом спрашивает Шоколадка, взяв в руки чашку.
— Меня научила жизнь, — говорю я, ухмыляясь, — А точнее, зарождающийся гастрит, ленивая коала Макс и безрукий Мэйсон.
Услышав причины и следствия познания мною кулинарии, как науки, Айрин громко смеётся, откидывая голову назад. Видеть её счастливой — это стоит так дорого. Кто знает, сколько мы можем просидеть, так, на кухне, болтая и смеясь?.. Мы говорили обо всём за эту несущуюся пару-тройку часов. Она рассказывала мне о своей не слишком радостной стезе студентки на Лонг-Бич, лишь изредка улыбаясь воспоминаниям. А я веселил её рассказами о пьяных буднях и выходных студента с красным дипломом, о его приключениях, увлечении стритрейсингом. Я говорил ей о себе, как о совершенно другом человеке, ибо мне была уже не понятна суть жизни «того меня». Да, о моей «той жизни» можно сейчас говорить со смехом, с шутками, с закатыванием глаз и моральным покачиванием головой, о её — только на чистоту и только серьёзно. Но соль-то в том, что мы оба жили несчастливо. Она жила с этим несчастьем честно, а я заглушал его алкоголем, женщинами, дорогими, порой, стоящими жизни забавами. А она жила просто. Неподкупно. Без самозванства. Искать виновных и виноватых, возможно, бессмысленно. Этого времени не вернуть. Но вернуть счастье — возможно. Вернуть смысл жизни — возможно. Очень многое зависит от рук человека.
— Тебе нужно ехать? — чуть слышно спросила она, когда о себе напомнил мой iPhone, пиликанием сообщения Даниэль: «Эту встречу с отцом ты проспать не можешь, Теодор. Твоё пьяное поведение уже замазано румянами моего стыда перед твоим отцом ещё вчера. В этот раз, не явишься — будешь краснеть сам».
Напугала, блять.
— Да, — тяжело вздохнул я, подняв на Айрин глаза.
Она встала со стула, сделала несколько шагов ко мне. Маленьких, неуверенных. Но не прошло и минуты, как я уже держал её в своих объятиях, а она сидела у меня на коленях, уткнувшись носом мне в шею. Тонкие руки нежно гладили мой затылок.
— Я отпускаю тебя, но ненадолго, — шепчет она, заглядывая в мои глаза, — Мне кажется, что если я сейчас отпущу тебя, то ты не вернёшься.
— Брось говорить такую чушь, — провожу кончиком пальца по её носику. — Я вернусь. Очень скоро. Теперь, ты от меня не отделаешься, — я ухмыляюсь, прикусив пухлую губу моей крошки.
— Я тебя люблю, — она смотрит мне в глаза.
— И я тебя люблю. Тебя одну. Безумно.
Кристиан
Лёгкий бриз колыхал шифоновые занавески прозрачной веранды, открывающей посетителям вид дорогого пляжа, обосновавшегося у Пьюджета. Стёкла, составляющие окна, отделку этого здания, были необычны: изнутри видна каждая птица, каждое облако, проплывающее в небе над заливом. А снаружи — только тёмные впадины, не выдающие тех, кто прибыл, чтобы выпить по бокалу вина, или попробовать какое-нибудь вкусненькое блюдо из любой из мировых кухонь.
Я уселся в центре стола, ожидая прихода своей любезной жены, сына и будущей невестки. От нечего делать смотрел в окно, следя за прохожими, группой туристов, прочей толпой, что спешила куда-то, скорыми шагами меряя землю, или семеня старческой ходьбой. Студенты сидели на скамье, что-то зубрили, хохотали, запивая шутки колой. Я подумал, как им везёт… Они только на истоках жизни. А можно было бы многое поменять? Начать сначала? От этих мыслей я нахмурился. Нет, я бы не хотел проживать жизнь с чистого листа. Не знать, что тебя ждёт завтра. В университете мне было не место. Эта пресловутость, пресные вечеринки. Всё это проплывало мимо меня. Нет, я ничего не хочу менять. Всё, чего я добился, я добился сам. И мне можно только позавидовать.