— Ты, кхм, подготовилась тонуть, — тихо попытался шутить я, присаживаясь рядом. Она, как маленький, забитый зверёк, резко села на диване и обняла меня за шею, крепко-крепко прижимаясь ко мне своим мокрым нежным телом… Я тяжко-тяжко вздохнул, ощущая, как огонь бежит по моим венам, заставляя быть к ней ещё ближе. Её руки вцепились в мои мокрые бицепсы.
— Не оставляй меня больше, — пробормотала она горячо на моё ухо, — Я люблю тебя. Я хочу постоянно быть с тобой, я не могу, не могу бороться с ней… Не могу.
Я взял её лицо в свои руки. Губы Айрин дрожали, слёзы текли из глаз, увлажняя и без того мокрые щёки.
— Я с тобой, — прошептал я, — Я рядом с тобой… Тебе нужно раздеться, я согрею тебя и мы уедем…
— Куда? — всхлипнула она, едва дыша.
— У меня есть одни апартаменты, где никто и никогда нас не найдёт. Моё личное холостяцкое пространство, — я поцеловал её в лоб. Она часто закивала. Пытаясь улыбаться, утёрла туш, размазанную под ресницами от слёз и бассейна.
— Мы не сможем спрятаться там навечно, — прошептала она, поднимая руки над головой, позволяя стянуть с неё платье.
— Мы сможем всё, что захотим, — я отбросил мокрую ткань в сторону. Айрин сидела рядом со мной абсолютно обнажённая. Я сглотнул, разглядывая её прелести. Кожа моей богини покрывалась мелкими мурашками от дрожи, а щёки и глаза лихорадочно блестели. — Почему ты совсем без белья? — хрипло спросил я. Она схватила меня за скулы, впиваясь в кожу ногтями.
— Я знала, что мне будет жарко, ведь… я не умею плавать, — прошептала она, — Зато, я умею стонать, — она прикусила мочку моего уха: сквозь тело прошёл такой желанный, такой знакомый ток, а затем гортанный, хриплый стон пролился по перепонкам сладчайшей музыкой.
— Я знаю это, — пробормотал я и схватив её за плечи, вновь, резко уложил на диван, заставив громко и хрипло застонать. Золотые влажные кудри рассыпались по каштановой обивке. — Я разотру тебя и мы тут же уедем, — прошептал я в её губы, провёл по ним своими.
— Хорошо, только быстрее, пожалуйста, — шумно вздохнула она; в глазах цвета сапфира горел тот самый порочный огонь, разжигающий самые честные и первобытно-страстные чувства в крови. Я налил на руки ликёр и тщательно начал растирать её грудь, упругий, подтянутый живот, изумительную шею и ключицы, руки, ноги… Всё её тело. Она тяжело дышала, протягивая хриплые вдохи и выдохи. Её пальчики с ухоженными ноготками впивались в обивку, а голова то и дело закидывалась назад. Ноги сжимались всякий раз, едва я касался её груди.
— О, Теодор… пожалуйста! — она с шумом отпустила обивку и схватила меня за плечи, царапая их. Ногти скользнули и по бицепсам, оставляя глубокие красные полосы, она рыкнула, и с укусом прижалась к моему кадыку, жадно сглотнув, всосала его. Я понял, что ничего лучше в жизни ещё не чувствовал.
— Айрин Уизли, — прохрипел я, пока мои руки, неограниченные в свободе, сползли по её хрупким лопаткам к попке, плотно сжали ягодички, — Надень халат, — я, всё же, схватил его одной рукой и просунул между нашими телами. Господи, я хочу её. Бежать отсюда и начать трахаться в высшей степени жёстко. Как можно скорее. — Я немедленно вызову нам такси и мы…
— Дорогой, я принесла вам десерт, — голос Даны прозвучал так же неожиданно, как пуля в заповеднике… Блять, вот ведь я кретин! Как я мог не закрыть дверь?! Айрин тут же натянула на себя огромный халат, спрятав себя по самую шею и резко отвернулась в сторону. Я обернулся к Гриндэлльт: она поставила кусок мороженого на бильярдный стол, бесцеремонно бросила рядом ложку. В её глазах была злость, — То-то я смотрю, утопленница пропала… А ты решил сыграть с ней партию в бильярд? — меж тем, с улыбкой произнесла она. Увидев бутылку рядом с диваном, а мокрое платье в углу, она продолжила, — Обмажь её мороженым, облей ликёром и съешь, Теодор. У меня наконец-то не будет соперницы и ты перестанешь её вожделеть. Она будет жить в тебе вечно, — Дана, казалось, слишком много выпила, ибо все её жесты и голос были полны отчаянной развязанности, что, сдавалось мне, перестала посещать её, как и все остальные чувства. Мне было противно даже смотреть на неё, не то, что говорить с ней. Однако я гневно выжег:
— Дана. Уходи отсюда к чёрту!
— Конечно. А тебя с твоей статуэткой я попрошу выйти через чёрный вход. Незачем показывать людям всю подноготную, Теодор. Такси уже ждёт вас, — с горькой улыбкой произнесла она.
Сказать, что я был изумлён, ничего не сказать. Как можно быстрее натянув брюки, больше ни сказав Даниэль ни слова, я взял Айрин на руки, после чего вышел к ожидающему нас такси. Наш внешний вид его немного смутил, но мне было плевать. Айрин была со мной и она была в безопасности. Мы едем в мою квартиру, где не уснём до самого рассвета.
А брака не будет. С Даной — никогда.
— Тед, мне так страшно, — шепнула мне Айрин на ухо, обхватывая мою шею ещё крепче, а колени прижимая к своей и моей груди между нами, — Ты видел, как спокойно она вела себя? Видел, как она… жестока и цинична… Господи, что она о себе думает, Тед? Неужели она правда считает, что ей дозволенно решать, как мы будем жить? Почему вокруг так много манипуляторов? Так много тех, кто считает нас марионетками, простыми игрушками, набитыми шурупами и ватой? У нас есть сердца, у нас есть чувства, — слёзы начали катиться по её щекам, как град.
— Тш-ш, Малышка, ангелок мой, всё хорошо, — шептал я, прижимая её к себе крепче и целуя её волосы.
— Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы это нас так убивало. Не хочу, чтобы кто-то думал, что это может закончиться, — она с всхлипом оторвалась от моей шеи и сжала руками мои щёки, — Скажи, скажи же мне, что ты любишь меня… Скажи, что ничего нам больше не помешает!
— Не хватит слов, чтобы выразить, как я люблю тебя, Айрин Уизли, — почти что прорычал я в её губы, что пылали огнём и были так близко ко мне, — Я просто скажу, что я снова влюбился в тебя. Как однажды, пять лет назад, влюбился на вечность всего за один-единственный миг, один-единственный взгляд. Ты мой мир, — я схватил её губы своими и жадно начал целовать, заглушая своим стоном её стон и сводя с ума ласками, в которых мы тонули вдвоём…
— Я… твои двести двадцать вольт, — выдохнула она, еле слышно.
— Четыреста сорок, Малыш, четыреста сорок…
Даниэль
Едва парочка покинула бильярдный зал, точно по щелчку или по открытию крана, из моих глаз брызнули слёзы, которые прожигали поры щёк настолько разительно и нещадно, что прекратить их поток в ту же минуту мне не представлялось возможным. Я закрыла рот руками, чтобы не произнести ни единого звука, начиная шумно и прерывисто дышать, сквозь пелену слёз глядя на промокшее платье этой гадкой потаскухи.
Шумно выдохнув, я закинула голову назад. Схватив салфетку, что лежала под пиалой с мороженым, я старалась аккуратно промокнуть щёки, не желая видеть себя, да и чтобы другие видели меня при полном параде «эффекта панды». «Нельзя плакать», — шептала я самой себе, — «Нельзя плакать, а-то глаза будут красные». Я уже не помнила, откуда знала это незамысловатое правило. Кто научил меня этому? Гувернантка ли? Мама ли? Но я стояла, как солёной столб, стояла и повторяла: «Глаза не будут красными, нет. Глаза не будут красными». Вновь закинув голову, я держала глаза широко открытыми, чтобы слёзы закатились обратно, внутрь. Я уже предвидела, как минут через пять все будут спрашивать: «где Теодор? Почему нет Айрин?» Я уже придумала, что скажу и, в итоге, мне пришлось всё это озвучить, глядя прямо в глаза Фиби: