Вот. Шарль Рюффену расследования, розыск, конфиденциальность гарантируется. Именно то, что надо. Телефонный разговор занял всего минуту. Договорились встретиться в два часа. Агентство Риффена расположено на улице Жакоб. Бриюэна ставить в известность не обязательно. Жантом корит себя за то, что никогда не требовал провести следствие по делу о пожаре на мельнице. Теперь, вероятно, уже слишком поздно. Но частный детектив использует свои собственные методы, отличные от общепринятых. Жантом почувствовал, как по телу пробежал ток нетерпения. Если этот Майкл Гаррисон пишет правду, он тоже может сгореть на месте, охваченный коротким голубым пламенем, как поверхность пунша. Прочитал несколько страниц «Бириби», чтобы восстановить силы, затем несколько страниц из произведений Мириам, чтобы презрительно посмеяться и наказать ее за то, что она дала ему эти две книги. И так, подсчитывая и подгоняя минуты, дожил до обеда. Он довольствовался тем, что съел один бутерброд в баре. И вот он уже звонит в дверь агентства.
Шарлю Рюффену около тридцати. Выглядит хорошо. Обстановка в кабинете совершенно новая. Возможно, Рюффен — просто безработный, пытающийся как- то пристроиться. Он выслушал долгий рассказ Жантома, не задавая никаких вопросов, не делая записей. Выглядит он как слишком профессиональное ничтожество, как актер, еще осваивающий свою первую роль. Просмотреть в Мане подшивки «Уэст-Франс», прекрасно. Поехать на место, чтобы получить представление о разыгравшейся драме. Он соглашается, добавив, что во дворце правосудия должны сохраниться какие-то материалы судебного разбирательства… В конце концов создается впечатление, что он хорошо знает свое дело.
— Скажем так, — подвел он итог, — это займет около недели, но устный отчет могу делать вам каждый день. Но не гарантирую, что после стольких лет удастся докопаться до истины.
Жантом выписал чек, продолжая разговор.
— Видите ли, я пытаюсь восстановить память. Мои воспоминания — как картинка-головоломка, в которой не хватает многих частей. Помогите найти их и расставить по местам, и я буду удовлетворен. Я уже не различаю, что действительно тогда произошло и что я додумываю теперь. Я, наверное, кажусь вам странным, взбалмошным. Нет? Правда?
— Мои клиенты такие, какие есть, — осторожно проговорил Рюффен. — Но почему, черт побери, вы решили попросить меня расследовать такие далекие события, тогда как вы сами давным-давно могли заняться поисками? Что заставило вас внезапно принять такое решение?
— Чтение, — ответил Жантом. — Я только что наткнулся на книгу, автор которой утверждает, приводя веские доказательства, что люди могут самовозгораться. Если он прав…
Рюффен прервал его.
— Вы, вероятно, имеете в виду книгу Майкла Гаррисона. Я ее тоже читал, вернее, не ее, а рецензию в журнале, сидя в приемной зубного врача. Но это несерьезно, дорогой друг.
— А приводимые им шесть условий…
— В это никто больше не верит. Это из области туманного оккультизма, который… Ладно, не стану настаивать. Вы были бы счастливы узнать, что ваш отец не совершал…
— Отнюдь, — прервал его Жантом.
— Как это — отнюдь? Не затем ли вы обратились ко мне, чтобы я попытался доказать, что пожар возник случайно и что вашего отца осудили напрасно? Учтите, от этого ничего не изменится. Дело сдано в архив. Но понимаю, вы лично испытали бы огромное облегчение.
— Нет, — пробормотал Жантом. — Это вынудило бы меня произвести что-то вроде внутреннего пересмотра, какую-то переоценку ценностей в самом себе. О! Это трудно объяснить. Мне пришлось бы провести ревизию всего своего прошлого.
Он встал со стула, чтобы положить конец дискуссии.
— Полагаюсь на вас, — сказал он. — У вас есть номер моего телефона. Я дома по вечерам с восьми часов.
На бульваре его охватило какое-то странное радостное чувство. Рюффен сможет лишь подтвердить решения суда. Снова наступит покой, и он как бы помирится с мистером Хайдом. В очередной раз он поразился тому факту, что если мало-помалу будет установлена невиновность отца, все его мечтания разлетятся в прах. Для тою чтобы терпеть и уважать себя, ему надо ощущать себя отверженным. Вероятно, не совсем отверженным, ведь он любит точность в выражениях, но уже наверняка маргиналом, кем-то вроде Рембо. «Я есть другой». Великолепные слова. Жантом введет в мир литературы некоего мистера Хайда, который ошеломит публику. Жантом вошел в «Ла Рюмери», занял место, ставшее его собственным, почти как некогда стол Сартра и Симоны де Бовуар во «Флоре». Именно там, разнесется потом слух, Рене Жантом задумал этого необычного героя. Он отнял его у Стивенсона и сделал символом уже не зла, а скорее боли, боли художника, сражающегося с красотой. Разумеется, при условии, что этот идиот Рюффен все не разрушит, доказав, что поджог совершил служащий. О! Как он теперь сожалеет, что нанял частного детектива, ведь тот захочет показать себя с лучшей стороны, проявит упорство. Теперь каждый вечер Жантому предстоит нести вахту у телефона и терзаться страхом, что детектив скажет ему: «Вы правы, пожар возник скорее всего случайно».
Кто же виноват? Конечно, Мириам. Ведь Мириам дала ему две эти книги, внеся сумятицу в его душу. Но ей не удастся помешать ему написать главную книгу, ибо решено: он поведает о своей жизни, спрятавшись за спиной мистера Хайда, но в то же время открывая нараспашку свою душу, как Доде в «Малыше» или Валлес в «Инсургенте». Он знает, как за это взяться. Он уже видит первую главу, мельницу на берегу реки, величественное вращение громадного колеса со стекающей водой, похожего на те, что приводили в движение лопастные пароходы на Миссисипи. Впечатление от плавания в другой части земного шара незабываемо. Сжав пальцами рюмку, наполненную ликером, Жантом начал грезить. Представил себя бедным эмигрантом, сидящим в трюме, насквозь пропахшем зерном. Он уезжает совершенно один, покидая постоянно скандалящих родителей. Вокруг него день и ночь дрожат борта и перекрытия, следуя медленному ритму жерновов, перемалывающих зерно своими каменными кругами. Красноватые электрические лампочки, наполовину скрытые тонкой мучной пылью, освещают своды, как будто теряющиеся в высоте, где по вечерам среди балок снуют летучие мыши.
Жантом продолжает листать свою книгу образов. Чем больше он в нее углубляется, тем больше видит. Почему он зарыл свое прошлое в пыль, ведь так приятно пробуждать его, слушать, как оно воркует тихим голосом. Какое обилие деталей! Одна ведет за собой другую. Он задерживает и лелеет даже те, что заставляют его вздрогнуть. Например, мыши. На мельнице они шебуршились почти везде, казались привычными, милыми, но вели в темных углах довольно подозрительную жизнь. Мать их боялась. Она завела огромного котяру, лаской и угрозами тщетно призывая его покончить с непрошеными гостями. Будучи женщиной быстрых решений — эту черту он унаследовал от нее, — она однажды накупила целую кучу приспособлений с пружинами, которые называются «мышеловки», и вечерами с осторожностью браконьера, расставляющего силки, разносила эти начиненные салом или сыром штуковины по местам, которые считала стратегически важными. По утрам всей семьей они обходили поле битвы, причем кот следовал за ними, и это приводило бедную женщину в ярость.
— Куплю для тебя крысоловку, — кричала она. — Катись, проваливай, бездельник. Пока я не прищемила тебе хвост.
Кот мирно смотрел на нее, а затем терся спиной о ее ноги. Жантом так хорошо видит эту сцену, что мог бы нарисовать ее. Взял блокнот и записал: «Крысоловка и кот». Имя кота он забыл. Какое-нибудь придумает, у автора есть на это право. Главное — ничего не упустить из этих мелких интимных подробностей, так хорошо окружающих фантастическими декорациями его пошлое существование. Ах да! Лишь бы этому детективу не удалось все опошлить.
«Решено, — подумал он. — Принимаюсь за дело сразу же. Мысленное воссоздание прошлого надо использовать сейчас же, не мешкая, и без прикрас. Поехали! В добрый час!»
Быстрым шагом он вернулся домой. Уже четыре часа. Он уже не замечает, как живет. Кое-как, как дикарь. Порой ему кажется, что его собственную волю подменяет чья-то другая. Об этой противоречивости существования надо поговорить с Бриюэном. В свою нору он вошел с чувством глубокого удовлетворения, остановился перед столом, повторил: «Принимаюсь», потом сказал еще: «Огонь с небес». Этого оказалось достаточно, чтобы убедиться, что погорячился он напрасно. Конечно, Рюффен прав. Все эти истории о самовозгораниях — просто досужие домыслы.