Вслед за Мьюлленом я спустился по ступеням и проследовал по цементному полу к выходу. Двигаясь неожиданно быстро, капитан резко распахнул дверь и вышел. Я перехватил отлетающую назад створку и шагнул в узкий кирпичный коридор – по-видимому, Щетинный переулок. Серое пятно костюма Мьюллена и мазок седых волос быстро таяли в темноте слева от меня.
Мне почудилось, будто я узнал, двойные двери и покосившиеся дома Лавандовой, когда мы едва не бегом пересекали ее, двигаясь по Щетинной. Мьюллен остановился и повернул ко мне бледный овал своего ирландского лица:
– Давайте обсудим вашу подозрительность. Так называемый Пратчетт появляется в окружной больнице. Предположим, Пратчеттом был Френчи. Что это означает? Прентисс – он уже мертв. Следующей ночью – бац, как утки в тире: Эдисон, Тоби Крафт, Кассандра Литтл и Ля Шапель. Между нами: может быть, у вас есть какое-либо, чисто гипотетическое, объяснение всего этого?
– Если гипотетическое, то есть, – ответил я. – Хелен Джанетт говорила мне, что Френчи рос в этих трущобах. Может, Райнхарт, он же Эрл Сойер, каким-то образом запугал его в детстве. – Я пересказал Мьюллену байку Сойера о том, как «Чарльз Вард» заставлял мальчишку по имени Нолли Уидл доставлять ему раз в неделю зарплату, и историю Нолли про некоего типа по прозвищу Черная Смерть. – Может статься, Райнхарт, Сойер, или как там его, послал Френчи в окружную больницу узнать, был ли я там, и если был, то о чем спрашивал. Кто-то из персонала сообщил ему, что с Максом Эдисоном беседовали два человека, а может, Эдисон сказал, что его имя те двое узнали от Тоби Крафта.
– В наших с вами многочисленных разговорах, мистер Данстэн, вы ни словом не обмолвились об Эдисоне или Эдварде Райнхарте.
– Капитан, какими бы развеселыми ни были наши с вами встречи, они, по-моему, не имели никакого отношения к моему отцу.
– Это Эдисон рассказал вам о Суконной Башке Спелвине?
– Он, – сказал я. – Кстати, Макс Эдисон мне понравился. Он заслуживал большего, чем быть зарезанным в своей кровати, – тут я вспомнил, что мы с капитаном уговорились строить предположения гипотетические, – если все случилось именно так.
– Если именно так все и случилось, уж выкладывайте остальное.
– Сойер «позаботился» о Максе и Тоби, а потом ему пришлось избавиться и от Френчи. Он решил, что Френчи мог сказать своей подруге больше, чем следовало, поэтому убил и ее. Клайд Прентисс – не знаю… – Я вспомнил, как увидел Френчи и Кэсси Литтл в реанимации. – А может, это было что-то вроде отсроченного платежа: Прентисс мог бы немного уменьшить свой тюремный срок, указав на Френчи.
Мьюллен разозлился:
– Эрл Сойер убил четверых из желания скрыть от вас тот факт, что он ваш отец, – это вы хотите сказать?
– Он боялся, что его выдадут, и никому не доверял, – сказал я.
– Вы ничего не хотите добавить?
– А вы ничего не хотите мне объяснить? Почему вы решили, что я выполняю задание окружного прокурора или какого-то федерального агентства?
– Потому что я, скажем так, тоже никому не доверяю. – Очередная ледяная улыбка появилась и исчезла, и больше ничего мне не удалось рассмотреть на лице капитана. – Откуда же мне знать, вдруг вы вносите свою маленькую лепту в дело охраны правопорядка, мистер Данстэн… – Мьюллен развернулся и быстро пошел дальше.
Запах, напоминавший мне о доме Джой, исходил от кирпичей; шагов через двадцать Мьюллен свернул на Малиновую. В полумраке булыжники мостовой спускались к двери дома, по обе стороны которой, привалившись спинами к стене, застыли полисмены; дверь перетягивала желтая лента. Завидев Мьюллена, они отодвинулись от стены и стали по стойке «смирно».
– Вам это будет интересно.
Когда мы подошли к двери, оба копа напоминали часовых у ворот Букингемского дворца.
– Снимите, – скомандовал Мьюллен.
Окинув меня бесстрастными сканирующими взглядами, копы неторопливо убрали ленту. Мьюллен оборвал ее остатки:
– Телефон Эрла все еще числится за Энни Энгстад, она жила здесь до него, но у шефа безопасности Хэтча остался в картотеке адрес. Мне пришлось взломать замок, чтобы получить его. Если вас заботят права мистера Сойера, то судья Грэм – один из тех парней, с кем я играю каждую субботу в гольф, – подписал ордер на обыск.
Капитан открыл дверь, и зловоние речного дна встретило нас, как невидимая стена. Он вошел внутрь и зажег свет. Я услышал, как крысы бросились врассыпную, ища укрытия.
– Бог ты мой… – невольно вырвалось у меня. Дверь открывалась в комнату площадью двенадцать квадратных футов с низким потолком, выглядевшую так, словно в ней разорвалась бомба. Последняя резиденция Кордуэйнера Хэтча. Груды мусора, некоторые высотой по грудь, холмами вздымались на полу. Газеты висели на стенах, как застывшая морская пена. По левую от меня руку на кровати лежала куча грязных рубах, носков, фуфаек и тренировочных штанов. Справа, у противоположной стены, геологические слои пищевых отходов переползали через край стола и сливались с такой же субстанцией, поднимавшейся от самого пола. Тряпки, лохмотья, коробки из-под пиццы, стаканы, измятые журналы, дешевые книжки без обложек, пластиковые тарелки – словно, обогнув ножки кресла, в комнату вполз зловонный многослойный ковер, целостность которого нарушали пробитые в нем тропинки-проходы.
– Гостиная и спальная Эрла, – пояснил Мьюллен. – Прозвучит, наверное, нелепо, но я попросил бы вас ничего не трогать без моего разрешения. Кое-что из этого понадобится для следствия. – Он показал на заднюю комнату – Там была его кухня и мастерская – так, наверное, правильно было бы назвать. Там еще круче. Но прежде чем мы туда войдем, загляните в кладовку.
Капитан осторожно пробрался через зловонные дебри и потянул на себя дверь. Брюки и рубашка формы Сойера висели рядом с желто-коричневой ветровкой и парой брюк цвета хаки. Одна проволочная вешалка была пуста. Форменная кепка – козырек выглядывал с полки, – мотоциклетный шлем, длинный черный фонарик, полицейская дубинка и какие-то предметы с округлыми концами, которые я не сразу распознал. С груды ботинок на полу кладовки на меня смотрели желтые глаза взъерошенной крысы.
– Брысь! – рявкнул Мьюллен и двинул ногой по ботинкам. Крыса шмыгнула в дыру в стене величиной с десятицентовик. – Вон там, справа от дубинки.
Перешагнув через рыхлый детрит[68], я привстал на цыпочки и увидел ряд ножей: ножей кухонных; ножей с роговыми и деревянными ручками; ножей, прячущих лезвия в черные металлические рукояти; ножей с лезвиями, выщелкивающимися из литых или прессованных железных корпусов.
– Еще ближе, – подсказал Мьюллен.
Я потянулся чуть вперед и увидел ржавые пятна и засохшие отпечатки пальцев.
– Эрл ножички любил, – сказал Мьюллен. – Да только не заботился о чистоте орудий труда, как и о чистоте всего остального, поскольку для выхода в свет у него была униформа и пара-другая тряпок.
Я с трудом пробрался вслед за Мьюлленом к веерообразному пятну на стене в дальнем правом углу комнаты, где он выкопал из кучи хлама картонную коробку.
– К счастью, Эрл не выбрасывал сувениры. – Мьюллен поднял согнутый металлический прут, бывший когда-то частью зонтика, и с его помощью открыл картонную коробку.
Я вгляделся в путаницу наручных часов, браслетов, непарных сережек, нескольких брелков для ключей и старых бумажников, перемешанных с маленькими белыми косточками и ровной дугой фрагмента человеческого черепа с кусочком хряща.
Мьюллен ткнул фрагмент металлическим прутом:
– Не удивлюсь, если выяснится, что это часть джентльмена по имени Минор Кийес. Помните такого?
– Его забудешь, – сказал я. – Тогда меня в первый раз обвинили в убийстве.
– Маленькие косточки видите? Я так думаю, это останки отрезанных рук; новорожденного, которого нашли года четыре назад. Потом установили его мать. Шестнадцати лет от роду. Шарлин Туми, симпатичная ирландочка. Созналась, что это она бросила свою новорожденную дочку, но клялась, что та была жива и здорова. По словам мамаши, она надеялась, что какой-нибудь добрый самаритянин найдет малышку и заберет себе.